Я - ведьма!
Шрифт:
Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Шурик ткнул пальцем, показывая мне на черный комочек. Крохотная бездомная псинка семенила за нами на маленьких кривых лапках. Несчастный одинокий щенок с тщетной надеждой найти хозяина.
Я жалостливо уставилась на него. Чем мы можем помочь бедному зверенышу? Мы, глупые человеки, не способные нести ответственность даже за самих себя. Мы кажемся ему всесильными, но у кого из нас хватит силы воли внять его сиротству, его обреченности и увезти ненужную беспородную собаку с собой в Киев?
Глаза наполнились солью.
— Машенька, не плачь!
Но я уже плакала навзрыд пьяными сентиментальными слезами. Ревя над своей слабостью, неспособностью помочь даже этому крохотному существу, над своей неустроенной жизнью, своей невезучестью — попасть как кур во щи в чужую любовную головоломку, в которой я ничегошеньки не понимаю, ни в чем не виновата и страдаю ни за что ни про что.
— Маша, не плачь, мы его не бросим! — надрывно попросил Шурик и, подобрав безмолвный комочек, ловко сунул его себе за пазуху.
Песик тихо пискнул.
— Что ты станешь с ним делать? — оторопело спросила я.
— Заберу в Киев, буду воспитывать.
Я смотрела на Шурика недоверчиво и в то же время восторженно, широко открытыми изумленными глазами.
— Ты берешь его насовсем?
— Конечно, — ответил он просто.
— Это правда? — переспросила я, не веря — боясь поверить в чудо. В то, что можно так спокойно, так легко, так правильно поступать.
— Ага, — улыбнулся он.
И внезапно его улыбка показалась мне на удивление милой, доброй и славной. Так мог улыбаться только очень хороший человек!
— Да, уже пора, — сказала Линда.
Она с интересом рассматривала циферблат своих часов.
Старенькая машина подпрыгивала на ухабах. Горбатая попутка везла нас в Севастопольский дельфинарий. Балагур-водитель неутомимо травил анекдоты. Сидевшая на переднем сиденье Линда (ее укачивало сзади) одобрительно внимала ему.
Облокотившись на спинки их сидений, мы с Шуриком весело смеялись. Счастье врывалось в машину вместе с ветром.
Сегодня утром за завтраком погода наших отношений внезапно наладилась, став солнечной и теплой. Линда словно воскресла из мертвых, шутила и ласково улыбалась своему жениху, он — ей, я — им обоим. Щенок, названный Семкой в честь дяди — хозяина дачи, юлил вокруг стола, всем своим видом демонстрируя огромную благодарность. Его крохотный хвостик непрерывно подрагивал от восторга. И я целиком разделяла собачьи чувства. Сейчас, когда между женихом и невестой воцарилась долгожданная гармония, я была преисполнена признательности к ним обоим, подобравшим меня, как щенка, и подарившим мне это синее-синее море, скалы, облака, волшебный Феолент, обнимающий нашу террасу.
«А ларчик просто открывался! — радовалась я. — Линде нужно было не держать себя сухарем и недотрогой, а почаще улыбаться своему Македонскому. Вон он у нее какой замечательный!»
После того как Шурик усыновил Семку, он казался мне лучшим из людей.
— Муж возвращается из командировки и застает жену в постели с любовником… — вещал водитель.
Я заранее растянула губы в улыбке в преддверии финала вечной истории. Рука Шурика легла на сиденье рядом с моей попой. Ерунда! В транспортном средстве люди часто разбрасывают конечности куда попало. Может, он положил ее на сиденье чисто машинально.
— Ха-ха-ха! — дружно рассмеялись мы.
— А у нас в «Альфе» случилась похожая история… — начал Шурик, обращаясь к Линде.
Зря я дергаюсь. Слава богу, жених, как и положено влюбленному, замолаживает свою невесту.
Но моя тщетная надежда жила не больше нескольких секунд. Пальцы Шурика ожили, тихо прокрались по моему обнаженному позвоночнику. Лаская, он провел ладонью по спине, погладил карманчики джинсовых шортов, рука сползла ниже и обняла высовывающееся из выреза полукружие.
Радостная улыбка заела на моем лице оскалом. Я не знала, что делать. Гаркнуть — значит сдать его Линде. Поссорить их Снова испортить им отношения и отпуск себе. Смолчать — оказаться предательницей. Уже не косвенной — явной.
Указательный палец Шурика приподнял край шортов и тихо пополз вглубь.
Я вздрогнула и обмерла. Мамочки! Насилуют.
Аккуратно, нежными пульсирующими рывками палец крался в запретную глубину.
Незаметно для впереди сидящих я попыталась вытащить железобетонную руку из своих штанов. Какое там! С тем же успехом я могла заставлять киевскую Родину-мать сделать зарядку.
Мне отчаянно захотелось плакать от оскорбления. Хам! Предатель! Гад! Маньяк сексуальный! Я чувствовала, что происходит нечто мерзкое, ужасное. Но ужаснее всего, что происходило это не только с ним. Моя спина выгнулась, и ягодицы сами собой приподнялись, пропуская чужака внутрь. Он понял это. Рука Шурика перестала медлить, продвигаясь по-пластунски, и повела себя резко профессионально. Он продолжал говорить. Я — идиотски улыбаться. В этот момент машина подпрыгнула на очередном из ухабов. И я заорала. От толчка рука Шурика вошла так глубоко, что дальше было уже только мое сердце — сердце предательницы.
— Что с тобой? — сдвинула брови Линда.
— Остановите машину. Остановите! Мне плохо! Сейчас меня…
Машина с визгом затормозила. Я пулей выскочила из нее и, отбежав на несколько шагов, согнулась над выжженной крымской травой. Меня действительно чуть не стошнило от отвращения к самой себе. Поскольку то, что я чувствовала, было не что иное, как — удовольствие. Жуткое. Нестерпимое. Захлестывающее, как море.
Подняв лицо, я увидела: Шурик направляется ко мне. Я взглянула на него затравленно, исподлобья. Мы стояли достаточно далеко, и нас не могли слышать. Он наклонился.
— Прости, — прошептал он. — Прости. Нам нужно поговорить. Я схожу с ума…
— Нам не о чем говорить, — выдохнула я.
На его круглом, полудетском лице была выписана явственная мука.
Я лежала в кровати, тупо уткнувшись носом в подушку.
— А-а-а… Нет, медленнее… А-а-а… Не так глубоко…
Вот уже четверть часа я слушала стоны за стеной, прерываемые ровными Линдиными назиданиями. И кто только делает такие тонкие перегородки в смежных спальнях! Все слышно. Забавно, если раньше я ничего не слышала, выходит, они занимаются сексом первый раз? Непонятная парочка.