Я вернусь через тысячу лет.

Я шагаю по этой изумительно красивой земле гигантскими шагами. С поляны на поляну. С одного берега реки – на другой. Я шагаю по зеленым лесам и сине-стальным озерам, пересекаю длинный, извилистый, как норвежские фиорды, залив и иду над голубым морем.

Впереди – огненная полоса заката. И над ней, как мрачные горы, – темные, лиловые тучи.

Это не южное море. Это северное море. Холодное море. Потому и закат тут в полнеба.

Я

Вот уже и тучи подо мною. И я легко перешагиваю с одной на другую.

Они сверху вовсе не темные, эти тучи. Они светлые, серебристые.

Не зря англичане в старину говорили: “У каждой тучки – серебряная изнанка”.

Я шагаю по тучам, и надо мною плывут легкие, совсем уже белые облака, до которых не дотянуться – слишком высоко они.

Я ухожу все дальше и дальше от той, первой своей жизни, в которой было много радости и много горя.

Я молод. У меня крепкие руки и сильные ноги, и мускулы – как камни.

По существу, я еще мальчишка, но у меня седые волосы, и я видел столько, что этого хватило бы, наверное, на три полные жизни.

Я видел свою прекрасную родину, невообразимо далекую, совершенно недостижимую теперь. В наш век не всем выпадает такое великое счастье. Уже многие тысячи, сотни тысяч людей рождаются, живут и умирают, так и не побывав на своей родине. А я, как сейчас, вижу улицы своего громадного родного города и свою школу на окраине, и поросшие лесом Уральские горы за ней.

Туда для нас нет возврата. Никто еще не возвращался отсюда туда.

Я видел бесконечность. Настоящую бесконечность, а не тесный, обжитой мирок Солнечной системы. Не всем дано видеть это. Даже в наше космическое время.

И я узнал другую жизнь, полную опасностей и горя, неведомых уже на моей родине.

Мы сами выбрали себе такую жизнь. Нам не на что жаловаться.

А теперь я ухожу и из этой жизни. И скоро она еще может показаться легкой и прекрасной. Потому что впереди – худшее.

Я не хотел бы уходить в неизвестность. Но так уж сложилось...

Вначале мы уходили в неизвестность все вместе.

А теперь уходим по одному. Это труднее.

Вот и мой черед...

Я шагаю и шагаю по тучам на закат. Как дух. Как “бог”.

Но я не дух. У меня крепкое земное тело. И все земное нужно ему. И долго еще будет нужно.

И пока я не “бог”. Мне еще только предстоит стать “богом”...

Когда уходишь в другую жизнь, надо бы забыть все прежнее. Говорят, так легче.

Но пока я не могу забыть. И может, никогда не смогу.

Мне еще долго идти по тучам. Я буду перешагивать через острова и заливы, через леса и плоскогорья незнакомого материка.

Пока что он еще далеко впереди, этот материк, – громадный и неизвестный.

На нем сотни диких племен. А может – тысячи?

И которое из них – мое?

Я ничего не знаю о них, кроме того, что они – есть!

Там, на этом материке, я стану “богом”.

Никогда еще не был “богом”. И какой из меня “бог” получится?

Ведь в школе нас этому не учили...

Мне еще очень долго шагать по тучам. Наверно, успею вспомнить всю свою первую жизнь – с того самого дня, когда эта зловеще прекрасная планета потребовала от меня первой жертвы. Всю жизнь, как в древнем кино, – лента за лентой, кадр за кадром...

До чего обманчивы девичьи “люблю!”. И даже “очень люблю!”. И даже “совершенно не могу без тебя!”.

До чего легко они сменяются таким же горячим “не люблю!”, “оказывается, не люблю!”, “люблю, но не тебя...”. До чего легко!

Я был уверен, что на такое способен кто угодно – только не Таня! Больше, чем себе, верил ей!

Конечно, мы ссорились иногда, но ведь все ссорятся. И даже при ссорах я ни разу не обижал ее. Это немыслимо – обидеть Таню. Она для меня святая. И отлично знает это.

Почему же письмо? За что?

Может, я действительно неудачник и прав Женька Верхов? Я назвал его тогда, зимой, подлецом. Негромко. Никто больше не слыхал. Мы вдвоем говорили. А он отшатнулся и побледнел, и глянул на меня своими темными глазами бездонно и ненавидяще, и напророчил:

– Ты просто неудачник, Сандро! Тебя всегда будут преследовать неудачи! И ты это понимаешь и потому завидуешь!

А я не завидовал – презирал его. Он выдал за свое изобретение то, что удалось найти мне, – эти самые коэмы, коробочки эмоциональной памяти, которые сделали его знаменитым.

Он, правда, не смог довести их до конца.

А я был близок к концу. Но все бросил. Противно стало.

Таня тогда спорила со мной. Вовсю.

Мы бродили по хрустящему снегу парковых аллей, и она допытывалась:

– Почему ты молчишь? Почему громко не скажешь правду? Кончился бы этот кошмар!

– Не вижу кошмара.

– Но ведь тебя обокрали!

– Идея – не собственность. Кстати, это и не моя идея. Ты же сама подкинула мне книжку того фантаста. Двухсотлетней давности. Это его идея.