Я вижу тебя
Шрифт:
Мигель уставился на него круглыми глазами.
— Papi, предел моих кулинарных возможностей — китайская лапша с яйцом вкрутую, разогретая в микроволновке. А это что-то удивительное, — Мигель макнул кусочек хлеба в масло и с видимым удовольствием съел.
Таймер пропищал о готовности, и Олдридж достал суп из духовки, поставив одну из форм перед Мигелем.
— Осторожно. Форма очень горячая. Ну, то есть, естественно, горячая. Это же очевидно.
Мигель фыркнул, но ни слова не сказал. Он взял ложку и прорезал расплавившийся сыр.
Олдридж
— М-м. Бог ты мой. Да, горячий, как раскаленная лава, но удивительно вкусный. Черт.
Олдридж выдохнул со свистом, заставив Мигеля рассмеяться.
— Боялся, что мне не понравится, papi?
— Нет, конечно, нет. Ну, то есть. Да. Возможно. Просто я привык только для себя готовить. Когда мы с Тимом жили вместе, чаще всего готовил он, а теперь я один и снова могу есть, что мне нравится.
— В этом нет ничего плохого, — Мигель подул на ложку. — Как и в тебе самом. Ничего плохого. Я знаю парней и похуже. В смысле, это не соревнование, ничего такого. Просто ты не один со странностями.
— Ты говоришь о своей службе? — спросил Олдридж.
— Да. Меня не отправляли в горячие точки. Я работал в госпитале ВМФ помощником рентгенолога. Именно поэтому я выбрал рентгенологию. Но в больнице я на многое насмотрелся. Представляешь, значение слова «нормально» приобретает совершенно иной смысл.
«Нет, не представляю».
— Наверное, — Олдридж осторожно зачерпнул горячий суп.
— Например, один парень не мог спать со своей женой, потому что избивал ее во сне. Он перепробовал всевозможные лекарства и терапию. Помогло немного, но не до конца. И знаешь, что придумала его жена?
Олдридж проглотил суп и покачал головой.
— Понятия не имею.
— Она продала двуспальную кровать и заменила ее на большую по размеру, разделив по середине барьером из подушек. Видимо, это волшебным образом сработало. Она больше не спала в гостевой комнате. И семья стала счастливее. Нервозность того парня сократилась в разы, а вместе с этим ночных инцидентов стало меньше. Для него это не волшебная терапия. Они придумали способ, с помощью которого добились своего «нормально». Понимаешь?
— Да, теория мне ясна.
— Отлично. Хватит считать себя бракованным. Тебя всего лишь немного покорежило.
— Сильно покорежило, если говорить твоими очаровательными словами.
Мигель отложил в сторону ложку.
— А еще классно, что я гибкий, — он смотрел на Олдриджа вызывающе. Воинственно. Непристойно.
Для Олдриджа стало новым открытием, что кто-то по-настоящему хотел за него бороться. А у профессора опыта в подобном не было, что невероятно пугало. Но под внешней показушностью Мигеля Олдридж распознал знакомую эмоцию — неуверенность.
Мигелю тоже было страшно. Различие лишь в том, что он от своего страха не бежал.
— Это здорово, — в итоге ответил
Мигель съел еще пару ложек и задумчиво уставился на Олдриджа.
— Мы должны обсудить жесткие ограничения.
Олдридж опустил ложку на стол и собрался с духом.
— Хорошо. Под жестким ограничением ты подразумеваешь то, что мы никогда делать не будем?
— Именно, — Мигель ткнул ложкой в сторону дока. — А мягкие — то, что можно делать, но в определенных обстоятельствах. Даже пример тебе приведу. Жесткое ограничение — на меня «по большому» не ходить. Нет. Никогда. Мягкое ограничение — ты можешь на меня пописать.
Олдридж выгнул бровь.
— Ты хочешь, чтобы я на тебя помочился?
— Нет, мать твою. Внимательно слушай. Если твое самое большое желание навалить на меня кучу, этого никогда не случится, потому что я просто тебе не позволю. Но если в подходящих обстоятельствах тебе ну очень захочется на меня помочиться, я разрешу. Это не мой фетиш, но ради тебя сделаю. Понимаешь?
— У меня нет ни малейшего желания на тебя испражняться.
— А говорил, что сильно покорежен, — фыркнул Мигель. Его слова заставили Олдриджа улыбнуться.
— Все-таки слегка подпорчен, — согласился профессор.
Мигель рассмеялся.
— Вот видишь, док? Другой разговор. Уже лучше. Ладно, твоя очередь. Давай по одному жесткому и мягкому ограничению. Например, прикосновения. Что нельзя и когда можно?
— Со временем я легче переношу чужие прикосновения. Так что это не совсем то. Скорее мягкое ограничение. А жесткое — быть связанным или еще как-то ограниченным в движениях. Не уверен, что когда-нибудь на это решусь. Никакого секса в публичных местах. Вообще ничего публичного. До тех пор, пока ты учишься в нашем университете. Слишком серьезные последствия. Я даже думать о таком не должен, но...
— Ничего публичного. Я понял. Черт. А есть еще входы помимо главного? Может, дверь на заднем дворе? Я могу к тебе через нее приходить.
Сердце Олдриджа забухало в груди от предвкушения и, возможно, небольшого страха. Потому что сто процентов что-то пойдет не по плану. Так всегда бывает. Но может — только может быть — на этот раз все обойдется.
— Да, на кухне есть дверь. Можешь заходить через нее из переулка за домом. Безумие какое-то, да?
Мигель пожал плечами и слопал еще один кусок багета.
— Значит, ты хочешь меня связать и воспользоваться?
Олдридж нахмурился.
— Теоретически. Определим понятие «связывания». Не знаю, что у тебя на уме, но к изголовью моей кровати не за что привязывать.
— Не переживай. Сексуальная жизнь?
— Эм. Практически отсутствует?
Мигель фыркнул.
— Нет, papi. Я не о том, занимался ли ты незащищенным сексом, и нужно ли мне об этом волноваться?
— Эм. Нет. Думаю, нет. Я бы только с Тимом, и ежегодно сдаю кровь на венерические заболевания, а с последнего анализа я больше ни с кем не спал, — Олдридж покраснел. Его сексуальная жизнь была печально ограниченной на партнеров и подробности.