Шрифт:
Я познакомился с ней в электричке. Нет, не так, мы не знакомились, мы просто узнали друг друга. Мне не объяснить, а вы не поймёте, мы всегда узнаём друг друга сразу. Просто так это бывает — узнаём. И проходим мимо.
Нас мало, нас очень, очень мало. И мы не люди, по крайней мере, в вашем понимании. Мы — ошибка природы, её глупый каприз, нелепый выверт, дурная шутка. Мы — звери, заключённые в тело человека. Заключённые навечно, у каждого из нас пожизненный срок.
Невежественные святоши, средневековые мракобесы в рясах называли нас оборотнями. Вервольфами, волкулаками, перевёртышами. О нас слагали вздорные легенды и пугали ими детей. Нас
Считалось, что мы умеем оборачиваться и принимать облик зверя. Глупость и косность, никто не умеет, физическая трансформация в зверя невозможна. Иначе ни один из нас не стал бы носить эту проклятую, уродливую и ненавистную оболочку. Мы не оборотни, мы териантропы. Это по науке, мы же называем себя териане. Однако я слишком увлёкся, простите…
Итак, мы узнали друг друга два года назад, в электричке. Был ранний март, утро субботы, и вагон буквально ломился от хлынувших за город людей — лыжников, саночников и любителей подлёдного лова.
У меня в руке тоже были лыжи, и ни одна душа не знала, что я никогда в жизни на них не вставал. Волку они не нужны, он и так легко обставит любого мастера лыжного спорта на длинной дистанции. В общем, вагон был переполнен, его брали с боем, толпа буквально внесла меня вовнутрь и бросила на неё. И время для нас остановилось. Передо мной стояла она, та единственная, моя женщина, моя самка. А перед ней стоял я. Тот волк, что должен был матёрым зверем нестись рядом с ней по заснеженной равнине, загоняя зайца. Тот, кому предназначено было отмахивать круги близ её логова, охраняя волчат. Тот, которому предначертано было в бешеном беге уводить её от стаи несущихся по пятам псов. И тот, кому не суждено было ни то, ни другое, ни третье.
Мы стояли в проходе переполненной электрички и молчали, териане понимают друг друга без слов. Поезд делал остановки, люди выходили, пялясь на нас, толкаясь и матерясь, а мы, подобно двум сомнабуллам, молча стояли в проходе и смотрели друг на друга. Мы очнулись только когда поезд прибыл на конечную, и в вагоне никого не осталось.
Я взял её за руку, и, всё также молча, мы прошли в здание вокзала. Механически передвигаясь, я сдал лыжи в камеру хранения. Потом, всё также держась за руки, мы вышли наружу, я спрыгнул с перрона, протянул ей руку, поддержал. Мы пошли между рельсами, по шпалам, в ту сторону, откуда пришёл поезд. Потом пересекли пути, и, проваливаясь в снегу, по целине углубились в лес.
— Вик, — сказал я первые слова с тех пор, как увидел её. — Люди зовут меня Виктор.
Она стянула перчатку и ладонью закрыла мне рот. Я не стал целовать её, волки не знают такой ласки. Я просто шагнул к ней и сомкнул объятья, а потом прижал к себе. Крепко, так крепко, как только мог. И мышцы мои налились силой, и жаркое дыхание вырвалось изо рта, и весь спектр цветов обрушился на меня. И запахи превратились в цвета, я видел, как изумрудом пахнет хвоя, и жемчугом пахнет снег. И я видел её запах — дурманящий, приторно-сладкий, вожделенный и манящий запах крови. И мы оторвались друг от друга и заскользили между деревьев, сначала медленно, а потом всё убыстряя и убыстряя бег. Мы мчались, летели, неслись, вперёд и вперёд, и вбирали в себя лес, и поглощали несущийся в морды ветер, и заходились рыком, вырывающимся из оскаленных пастей. Мы бежали весь день, и, когда, наконец, стемнело и взошла полная луна, разом остановились.
Одежда полетела прочь, и мы набросились друг на друга. Мы не занимались любовью, терианам это чувство неведомо. Мы яростно спаривались, катаясь на снегу, рыча и захлёбываясь в накатывающих на нас волнах вожделения. И так продолжалось почти всю ночь. Рассвет застал нас обнаженными и лежащими на снегу в объятиях друг друга. Нам не было холодно, но мы порядком обессилили и испытывали жуткое чувство голода. Наскоро одевшись, я набрал хворосту, разжёг костёр, растопил в котелке снег, и пока закипала вода, мы прикончили все запасы съестного, что взяли с собой. Потом я насыпал заварку, разлил кипяток по кружкам, и, прихлёбывая обжигающий чай, мы, наконец, разговорились.
Её звали Мила, полное имя было Эмилия, а зверя, что жил в ней, она звала Эми. Миле было двадцать шесть лет, на два года меньше, чем мне. Только теперь я обратил внимание на то, что она в полном смысле слова красивая девушка, изящная брюнетка, с огромными, цвета чёрного бархата, глазами на нежном, идеальной формы лице. Мы говорили и говорили, она рассказывала о своём детстве, потом о юности. О том, как впервые почувствовала в себе зверя. Как жутко ей было от непонимания того, что с ней происходит. Как зверь затихал в ней и таился месяцами, чтобы потом внезапно вырваться наружу в приступе необузданного отчаяния или гнева.
А потом мы с Эми мчались назад, и нам не надо было думать, каким путём бежать, териане знают это чутьём, и на уровне подсознания запоминают местность в мельчайших деталях.
Мы сели на вечерний поезд. Сейчас мы вели себя как обычные люди. Мы держались за руки и смотрели друг на друга, а я всё откладывал и откладывал то, что хотел и должен был сказать. Я сказал это, когда электричка уже приближалась к городу. Сказал то, что говорят друг другу люди. Что хочу, чтобы мы были вместе. С этого дня, всегда и до самой смерти.
Она сначала ничего не ответила, только отняла руку и отвернулась к окну. Я ждал, и предчувствие непоправимой беды волной поднималось у меня из глубин, пудовым молотом бухало в груди и ватным комом подкатывало к горлу. Наконец, Мила повернулась ко мне. Закусив губу и с трудом сдерживая слёзы, она смотрела мне в глаза и молчала. Долго молчала. А затем заговорила, и я почувствовал, будто лязгнул ржавыми акульими челюстями волчий капкан, захлопнувшись и перебив мне переднюю лапу, и волна боли захлестнула меня. Мила оказалась замужем и матерью двоих детей.
В первый раз Мила попала в клинику для душевнобольных в шестнадцать лет. Олухи психиатры поставили ей диагноз шизофрения. После этого она побывала в лечебнице ещё несколько раз, и каждый срыв проходил тяжелее, чем предыдущий. Мила не смогла ужиться с Эми, ненавидела и боялась её. Эми рвалась наружу, Милу терзали порывы бешенства, приступы гнева, страсть к разрушению и насилию. Ночами ей не давали спать неудовлетворённые сексуальные фантазии. В роли партнёра в них выступал зверь, огромный матёрый волчара с рыжими подпалинами на серо-жёлтой дымчатой шкуре. Большинство териан — зоофилы, для нас это нормально, а секс с людьми нас не удовлетворяет и многих просто страшит. Но для тех, кто не понимает своей сущности, склонность к зоофилии — ад, и зачастую приводит к непоправимым нарушениям психики. Лечебницы для душевнобольных полны терианами. Теми, кто не сумел обуздать в себе зверя и сжиться с ним. Теми, чья звериная сущность вырвалась наружу и полностью подавила человеческую. Теми, кто не нашёл в себе сил совершить суицид.