Шрифт:
Роман в новеллах
Художник В. Я. Борисов
Напутствие
Памяти сына Сергея (1956–1980)
В 1956 году на могиле Маркса в Лондоне на Хайгетском кладбище поставили памятник. То была трудная и сложная пора современной истории. Во Вьетнаме уже давно шла война, Египет отражал англо-франко-израильскую агрессию, в Венгрии произошел контрреволюционный мятеж, Алжир дрался за свою свободу. Словом, в мире не было покоя и благословенной тишины. В разных его концах лилась кровь, рвались бомбы, в смертельных поединках ревели моторы, стонали раненые… И однако же, среди всей этой адской музыки раздался
В последние годы памятник, кажется, не трогали, но не оставили в покое самого Маркса — его учение и его личность. В 1983 году все прогрессивное человечество отмечало 165-летие со дня рождения и 100-летие со дня смерти основоположника научного коммунизма. На свой манер эти даты отметили и мракобесы всего мира: они издали много книг, опубликовали вороха статей, извергли потоки слов перед микрофонами, и всё с одной целью: извратить марксизм, очернить облик его создателя. Западногерманский профессор Лёв из-за скудости аргументов дошел при этом до того, что с ученым видом стал доказывать, будто Маркс был эгоистом по отношению к своим детям. Ну, допустим, старшая дочь, став взрослой, исполняла некоторые обязанности секретаря своего великого отца, — разве не чудовищный эгоизм с его стороны! Вот он, профессор Лёв, не дозволяет своей дочке даже подать ему шлепанцы — такой он гуманист, демократ и чадолюбец…
Ненавистники марксизма, надо думать, горько сожалеют о том, что у Энгельса могилы нет: согласно завещанию, урна с прахом опущена в море у английского побережья близ его любимого мыса Истборн. Враги, пожалуй, готовы были бы выпить море, чтобы добраться до урны, но это все-таки сложновато. И в конце концов они придумали нечто гораздо более простое и хорошо проверенное: в ночь, когда все честные люди встречали добрыми надеждами новый, 1973 год, подожгли музей Энгельса в его родном городе Вуппертале, бывшем Бармене (ФРГ). Гробокопатели-пироманы хотели разгромить и расположенное поблизости помещение местной организации компартии, но получили отпор и бежали.
В 1985 году исполнилось 165 лет со дня рождения и 90 лет со дня смерти Энгельса. И опять все передовые люди мира широко отметили эти даты. И опять, конечно же, воспользовались случаем левы из разных стран.
Трудно писать о тех, кому ставят памятники. Еще труднее, если эти люди даже спустя столетие после смерти остаются в сознании миллионов живыми. Маркс и Энгельс — живые. Для одних они живые друзья, для других — живые враги.
В 1978 году в Воениздате вышла моя повесть «Его назовут Генералом», главным героем которой был Энгельс. В ней рассказывалось, как он в качестве одного из редакторов «Новой Рейнской газеты», а затем офицера добровольческой армии вспыхнувшего в Бадене и Пфальце восстания принимал участие в революции 1848–1849 годов. Образ Маркса, с которым многие дни революции Энгельс жил и действовал рука об руку, также занимал в повести большое место.
Эта повесть имела и предысторию и продолжение. Предысторией были рассказы о Марксе и Энгельсе, которые я печатал с 1959 года. Продолжением является настоящая книга — единое цельное повествование о жизни и деятельности моих героев от 1848 года до их смерти. А жизнь их — это труд, волнения и бури, великие и яростные. В своей докторской диссертации Маркс писал: «Обыкновенные арфы звучат в любой руке; эоловы арфы — лишь тогда, когда по их струнам ударяет буря». Именно такими прозвучавшими в бурю эоловыми арфами я хотел показать главных героев моей книги.
На ее последних страницах читатель встретится с молодым В. И. Лениным, предпринявшим в 1895 году первую поездку за границу. Он тогда мог еще — и мечтал! — побывать у Энгельса, но тот был уже смертельно болен, да и другие обстоятельства этому помешали. В какой-то мере возмещением за неудачу послужили встречи с Полем Лафаргом и его женой Лаурой — дочерью Маркса, с другими деятелями рабочего движения, лично знавшими великих учителей.
Никто не дал столь глубокую оценку Марксу и Энгельсу, их трудам и всей их жизни, как Ленин. Для него они тоже были людьми живыми, он остро ощущал их как современников и товарищей по борьбе. Когда ему было уже под пятьдесят, он однажды написал в письме к другу: «Я все еще «влюблен» в Маркса и Энгельса, и никакой хулы на них не могу выносить спокойно. Нет, это — настоящие люди!» Ныне, когда ненависть врагов к ним, оставаясь чувством классовым, открыто обрела черты яростной личной страсти, доходящей до такой «хулы», как взрывчатка и кислота, я особенно рад выходу моей книги. И мне хочется, чтобы, шествуя со мной по ее страницам, читатель помнил и слышал как зловещий звон разбитой бутылки, грохот бомбы с часовым механизмом, шум вуппертальского пожара, так и слова сердечного признания: «Я все еще «влюблен»…»
Автор
Часть первая
Глава первая
НАСТУПАЕТ НАШЕ ВРЕМЯ
Двадцать четвертого февраля 1848 года в Брюссель не пришел поезд из Парижа. Естественно, не было и почты, не было парижских газет. Это еще больше усилило напряженность, в которой жила все последние дни бельгийская столица, как и многие другие столицы Европы. Ходили бесчисленные разноречивые слухи, но никто ничему по-настоящему не верил. Доподлинно было известно лишь то, что старый Луи Филипп под напором широкого недовольства парижан сместил Гизо и сформировал новое правительство. Что последует за этим в Париже? В Брюсселе? Во всей Бельгии? Определенно никто ничего не мог сказать, однако весьма отчетливое ощущение неотвратимости революционной грозы распространилось повсюду: оно жило и крепло в летучих толпах народа, возникавших то там, то здесь, в редакциях газет, в переполненных кафе, особенно в кафе «Сюисс», где собирался чуткий и всеведущий коммерческий люд, в мрачных кабинетах и коридорах департамента полиции, в строгих министерских залах и даже в сияющих чертогах короля Леопольда… Но всего отчетливей и сильней ощущение надвигающейся грозы было в комнатах отеля «Буа-Соваж», в которых недавно вновь поселилась семья Маркса…
Эти меблированные комнаты, как и все прежние квартиры Марксов в Брюсселе, были одним из самых убогих жилищ столицы, но сейчас, в дни ожидания революции, они словно осветились праздничным светом. И временные их хозяева и многочисленные ежедневные посетители жили тревожной и веселой мыслью: вот-вот начнется!..
Двадцать пятого февраля к вечеру на перроне брюссельского вокзала в ожидании вестей из Парижа собралось много народа. Люди здесь были самые разные: рабочие, эмигранты-революционеры, чиновники, дипломаты, полицейские… Одни пришли, чтобы услышать вдохновляющий возглас: «В Париже революция!»; другие всей душой мечтали получить подтверждение своим зыбким, но страстным надеждам на то, что все тихо и мирно в прекрасной Франции. Одни лица, обращенные в сторону пограничной французской станции Валенсьен, горели радостным нетерпением, предвкушением торжества, другие, обращенные туда же, — каменели настороженностью, страхом, сдерживаемой ненавистью.
Минул час, другой, третий… Поезд все не шел и не шел. В многолюдной толпе бросалось в глаза одно особенно напряженное, бледное, злое лицо старика — это был маркиз де Рюминьи, посол Луи Филиппа при дворе короля Леопольда. Весть, которую мог доставить парижский поезд, была для него так важна, что господин посол не направил сюда кого-либо из секретарей, а, пренебрегая высоким рангом, не считаясь с возрастом, явился сам, не побрезговал смешаться с разношерстной толпой, и ждал, ждал… Казалось, он мог ждать вечность. Вот если бы только не этот высокий, крепкий, военной выправки малый, что стоит рядом. Старику непереносимо видеть, как сияет предвкушением радостной вести его открытое, смелое, нет, наглое, крупных плебейских черт лицо, как то и дело он весело теребит свою короткую щегольскую — от виска до виска — шкиперскую бороду. Старик сжимает слабой рукой трость. Так бы и хлестнул сейчас по этим светлым смеющимся глазам.
Иногда колебания толпы прижимают шкипера и посла вплотную друг к другу. Старик думает: «Конечно, хлестнул, если бы не был стиснут со всех сторон, если бы руки не были прижаты к телу». Но когда волна злобы немного спадает, освобождая разум, он сознает, что дело не только и не столько в стиснутых руках, — дело прежде всего в том, какую весть привезет парижский поезд. Если он привезет ту весть, которую ожидает посол, то, право же, еще неизвестно, удержится ли он от того, чтобы не хлестнуть по этим глазам.