«Я все оставила для слова…»

Коробкова Евгения

В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Подмосковные настроения

1944–1945

Упругость сини разорвав, Летит в окно пружинная струя, И, развеваясь, улица Над безъязыким человечьим лбом Вздымает волосы столбом, — И дачи, как райские птицы, С георгинами на хвостах, С солнечными перьями соцветий По полям картофельным скользят, А в вагоне поручни зеркалят, И на стенах лаки горячи, На сиденьях граждане Москвы, Меж сидений тоже граждане стоят. Вошел слепой — Рукав пустой Завязан за спиной, — В раскрытом вороте видать, Как мускул с мускулом сплетясь Скользит по шее стволовой. Лицо к сидящим повернув, Ломая тон и слух, Мелодию срубая хрипотой, Запел

в ряды Ровесник мой. Мотива верность не нужна, А важны в песне мы, — О всех о нас поет солдат, О нас о всех поет: Сидит старуха у печи, — Печь не белена и бура, От печи тянется скамья, Как иконопись древняя темна, И позолотою кудельной Проконопачена она. Мучное сито на стене И сковородка в уголке, И в бублик свитые шнурки Висят на ржавленом гвозде, И занавеска с резедой Шуршит над полкою резной. Сидит старуха у печи В оранжевом платке… Зачем сидит так по утрам, Уставясь тупо в пол, Не шевелясь и не дыша, И одинокая слеза Из век скользит по рукавам. Была семья И нет семьи, И нет хозяина в избе, И нет порядка во дворе, И сердце старой лебеда. Мотива верность не нужна, А важны в песне мы, — О нас о всех поет солдат, Поет о нас о всех. Вагон летит по утренним часам…. Слепой поет, Народ молчит, В безмолвье головы склонив.

ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ «СОВЕТСКОЙ КИРГИЗИИ»

А мне в углу — Хотелось закричать Зачем вы здесь Вам в горы бы Лучше коз пасти Полоть хлопок Но эти стены Потолок И эти люди из песка Им нудность Скучность Тяжесть нести Одни пески из слов из цифр Да галька бурая Шуршит на счетах Но вот лицо Как маков лист Из-под росы Росиной трепетной Сверкало на пыли Как будто капля С радуги скатилась И радужная ясность отразилась В прозрачности ее души Зачем оно В окурки и листы Светинки ясности внесло Ага Скорбь отразилась В суетливости лба И росчерки поставила у губ.

ПОСВЯЩЕНИЕ СЫНУ [9]

Мальчик очень маленький Мальчик очень славненький Дорогая деточка Золотая веточка Трепетные рученьки к голове закинуты в две широких стороны словно крылья вскинуты птица моя малая птица беззащитная если есть ты, Господи, силу дай железную выходить Кирюшеньку над бескрайней бездною 22/VIII-51.Боткинская больница, Москва

9

Стихотворение было впервые опубликовано Львом Рубинштейном и получило широкую известность. Однако в редактуре Рубинштейна стихотворение в два раза короче. Вариант, предложенный нами, был оформлен в рукописях К. Некрасовой как окончательный.

МИР

Граждане делают домны Им подвластны металл и пламя Но человеку власти над сталью мало Я по утрам литейщика встречала Еще тишайшая улица Москвы Подернута предутренней дремотой И от асфальта до трубы Дома в молчание погружены Литейщик шел могуч и седоус От пребыванья у печей Лицо как сланц загарами сияло В брезентовой куртке Огромных размеров В таких же широких как бочки штанах Литейщик вставал на углу тротуара И булку крошил на асфальт голубям И сизые голуби важно шагали И глазом косились в лицо силача — Я извиняюсь очень перед вами Сказала я и спутала слова — Вы здесь бываете всегда? По-птичьему скосив глаза Литейщик мне с достоинством сказал — Я здесь живу Недалеко металл варю И голубей кормлю Уже 15 лет 1951

ТАК БУДЕТ

Хотя лицо мое без морщин И угадывают меньше лет Но Лицо мое Не старится с годами И в сердце замедленья нет Чем больше лет Тем мир любимей И насыщенье землями Не совершить Но отчего же В голову влетает мысль Крылом студеным осенив Пять прочих чувств И утверждается Ничто На осеянии вещей И облачаются в ничто Тела цветов Тела вещей Как на веревочке шары Висит ничто Над телами людей

«Удивительные восторги…»

Удивительные восторги в месяц этот Окружают меня по утрам А я человек И еще я танцовщица в синих снегах в сказаниях ветвей и в присказке кустов в словах что красною резьбой открылись Торчат на курьих лапках из души.

«Веруешь, что слова твои…»

веруешь, что слова твои высушат наговоры зла и добро принесут стихи, что поэмы людям — как хлеб в голодающий день нужны, что ты голод насытишь их утвержденьем поэм своих, если веруешь, так садись — оставайся тут и живи! 1945, июль

У СТАНИСЛАВСКОГО

не ты ль по деревянным травам в зеленых солнцах в голубом плаще прошла на цыпочках к сверкающей мечте что выражена в облике поэта в безукоризненных 17 лет но сквозняковый юноша лишь мимолетным ветром взглянул в источник глаз и отразило взгляд твое зеркальное неопытное сердце

«Вечер переходит в ночь…»

Вечер переходит в ночь До карнизов налитый тьмою Улицы как поваленные дубы С трещиной дупел в небо Пятнами поставленными На ребро Скользят расплываясь люди Ночь остается одна Я захожу в метро

БЫЛЬ

Вправо океан. Влево море, А посреди синь От земли до утренних звезд. От лица моего Город заморский стоит, А за спиной Китай лежит, А посреди ночи изба сидит. Все в государстве спят, А в избе хорошо В горнице девчонка лежит Глаз у девчонки открыт и закрыт А сама спит и не спит Стук бряк За стеной в косяк Бряк стук… И снова паутинная тишина Колышит звуки в ушах И в рестницах зеленые радуги Обручами колесят И опять Стук бряк В деревянный косяк Бряк стук Малая тайно раскрыла глаза Голову подняла на стук Огромный столб От прозрачной луны Лег из окна поперек тишины Упираясь концом в порог От окна слюдяные снега Белый заяц сидит на снегах Белые уши в стекло торчат Заячьи лапы в окно стучат Следы при звездах блестят множеств белых при свете луны

НЕНУЖНОСТЬ

Я забралась на холм И жгучие стволы берез Похожие на стержни молний Вонзались разветвленьем в тучу И в землю тоже разветвленье шло Росла трава сплошь укрывая почву В траве цветы А над цветами небо И сбоку солнце темными лучами Просвечивало до артерий все Вдруг предо мною черная махина Чуть прислонила к небу Сгорбленную спину Окаменело плечи застудив Я поднялась Старушечья спина… Вот дряхлый пень На пне трава На пне цветы И пень в 100 лет По-дивному красив Вот старый ствол Обросший мхом И вот старушечья спина Так беспощадно для чего Она в ничто облачена.

Путешествие на край веселья

И пришедши в мир упокоения, мы встретили, как во всяком русском вместилище, — нищих. Среди них весьма упрощенной конструкции ящик на четырех колесах и, поминая души усопших, из ящика торчала огромная голова и узенькие плечи. А что касается остального, то о нем можно только догадываться.

Оставив позади себя это патриотическое явление, мы отправились на звон колокола и вошли в церковь. Тут моя собеседница начала озираться по сторонам, а затем спросила: в какой же стороне алтарь? Но сообразив, что это есть кощунственное поведение, да еще к тому же накануне Яблочного Спаса, мы направились к выходу.