Я всемогущий
Шрифт:
К Кропотову меня вызывали ещё раз. Он ехидно поинтересовался, как мне понравился общий режим и не вспомнил ли я что-нибудь новое. Я держался спокойно и отказался отвечать на любые его вопросы, пока мне не предоставят адвоката.
На то, что адвокат у меня всё-таки будет, я уже перестал надеяться. Поэтому, когда через пару дней меня привели в комнату, в которой сидела женщина средних лет, я удивился.
— Ольга Гречнева, — кивнула она, представляясь.
Имя оказалось мне знакомо — Гречнева была достаточно известным в городе частным адвокатом. Я мысленно поблагодарил Олега за то, что ему удалось выхлопотать
После приветствий и объяснений Ольга передала мне новости от Солодовникова и выслушала мои жалобы на условия содержания. Затем она кратко обрисовала обстановку.
Из её рассказа становилось понятно, что положение моё было далеко не простым. Расследование крушения самолёта взял под контроль генеральный прокурор. Он, естественно, начал оказывать сильное давление на следственную комиссию и непосредственно на Кропотова как её руководителя, побуждая его как можно быстрее найти виновных. Единственной же зацепкой следователей была моя история с парашютом, хотя в неё поначалу мало кто верил. Парашют, однако, нашли, что дало возможность Кропотову разрабатывать версию моей виновности как основную. Вскоре на сцену вышел один из одиозных чеченских террористов, Беслан Мураев, который, пытаясь набрать популярность, объявлял о своём участии чуть ли не во всех катастрофах и авариях, происходящих в России. Мураев, не приведя, впрочем, никаких доказательств, опубликовал информацию о том, что гибель петербургского самолёта — спланированная им акция. Это заявление было широко растиражировано западными СМИ и добавило генеральному прокурору усердия. Выразилось оно преимущественно во вставлении очередных пистонов Кропотову, который тем временем раскопал информацию о моём выигрыше в лотерею. Подгоняемый сверху, он решился на то, чтобы арестовать меня даже до того, как будет проведена расшифровка «чёрных ящиков» погибшего борта.
Таким образом, прямых доказательств моей вины не наблюдалось, однако косвенных было предостаточно. Я заявлял, что выпрыгнул из терпящего бедствие самолёта, однако не мог внятно объяснить, откуда взялся парашют. Мотивация бортпроводника, якобы отдавшего мне средство спасения, была следствию, как и мне, впрочем, совершенно непонятна. Невероятным казалось и то, что я смог совершить прыжок в подобных условиях, никогда ранее этим не занимавшись. Моя история выглядела крайне неправдоподобной.
— Ну и что меня ждёт? — спросил я после того, как Ольга рассказала всё это.
Гречнева печально опустила уголки губ. Следя за её мимикой, я начинал верить, что она по-настоящему поглощена моим делом и искренне желает помочь.
— Многое будет зависеть от расшифровки «чёрных ящиков». Если там будут прямые доказательства вашей вины, то…
— Там не будет доказательств моей вины, — прервал её я. Пожалуй, я сказал это чересчур резко. Меня убивало, что окружающие, даже те, кто на моей стороне, допускали, что я могу быть террористом.
— Если так, то прямых улик у них нет. На основании же того, что есть, вряд ли получится построить обвинение. В этом случае у нас есть все шансы, если, конечно, на суд не будет давления.
— То есть меня скоро выпустят?
Видимо, в моих глазах зажёгся отблеск надежды. Гречнева уловила его и покачала головой:
— На скорое освобождение я бы не рассчитывала. Выяснение обстоятельств гибели самолёта — это как минимум несколько месяцев. Иногда такие расследования затягиваются и на год, и на более длительное время. Раскрутка линии Мураева может идти сколь угодно долго. Его ищут уже три года, но пока не поймали.
Я обхватил голову руками. Перспектива остаться в душной вонючей камере на месяцы или даже годы ввергала меня в отчаяние.
Ольга тем временем продолжала:
— Пока что срок вашего содержания официально не должен превышать два месяца, однако он наверняка будет продлён. — Она немножко помедлила, печально глядя мне в лицо. — Лучше сразу настраиваться на длительный процесс. Положение у нас не самое простое.
— Что же мне делать? — Ольга в моих глазах уже приобретала образ гонца, принёсшего дурные вести.
— Пока что только ждать. Ждать, писать ходатайства, жалобы.
— Жалобы на что? На нечеловеческие условия содержания? — В моём голосе неожиданно прорезалась горечь.
— Нет, не пройдёт, — Гречнева потупилась. — Этим их не удивишь. Всем всё известно.
Она сидела напротив меня, живая и свободная. Она пришла в это страшное здание по своей воле и скоро спокойно его покинет. А мне так до боли не хотелось возвращаться в смрад и тесноту камеры номер сто одиннадцать, что хотелось плакать. Но расклеиваться было нельзя, нужно придумать, как выбраться из этой ямы.
— Ольга, а нельзя ли… — Я замялся, не зная, как сформулировать. — Может быть, кому-нибудь заплатить, договориться, чтобы дело закрыли и меня выпустили?
Гречнева не изменилась в лице, но понизила голос почти до шёпота:
— Я уже пыталась прощупать эту возможность. Нет, нереально. Следователь у вас принципиальный, вообще не идёт навстречу. Да и слишком высоко ведут интересы. И если главный подозреваемый в таком громком деле вдруг выйдет на свободу, полетят многие головы.
Конечно, если в деле заинтересован генеральный прокурор, то надеяться на решение проблемы с помощью взяток было бы наивно. Однако нельзя упускать ни одну возможность, даже самую невероятную.
Мысленно произнеся слово «невероятную», я замер. Медленно, не понимая ещё, как точно задать вопрос, я проговорил:
— Ольга, если подумать… то какое невероятное… точнее, маловероятное событие должно произойти, чтобы я вышел на свободу?
Она смотрела на меня с непониманием.
— Что должно случиться, чтобы я вышел? Как мне должно повезти? — От возбуждения я повысил голос и привстал на стуле. Гречнева слегка отодвинулась и тоже встала. В её взгляде сквозили непонимание и настороженность. Кажется, она посчитала, что я не в себе.
— Платон Сергеевич, — мягко сказала она, одновременно делая успокаивающие движения рукой, — я понимаю, что вам сейчас трудно, но не надо волноваться. Нужно мобилизовать всё своё терпение, волю, разум — чтобы выдержать то, что происходит. Я же со своей стороны приложу максимум усилий для того, чтобы вы вышли на свободу как можно быстрее. И попытаюсь сделать всё возможное.
Шагая по камере, я пытался сосредоточиться на том, какое везение может вывести меня на свободу. Быстро расшифруют «чёрные ящики»? А что должно случиться, чтобы эта кропотливая и длительная работа вдруг прошла быстро? И что должно быть в записях, чтобы я был оправдан?