Шрифт:
Весною тысяча девятьсот двенадцатого года мне исполнилось семь лет. В то время мы жили в долине Ангпур – одном из красивейших мест Кашмира, но я в те дни не видел в нем ничего особенного. Это легко объяснить. Наша семья совсем недавно переехала в эти края. Наша семья – это я, мой старший брат Рам, мать, отец и тетя Камни, которой в то время было уже за шестьдесят.
Я начал ходить в школу. Ребята знали, что я сын богатого человека, и за это терпеть меня не могли! Они били меня при каждом удобном случае. Кроме того, я был, наверное, самым большим тупицей в школе, поэтому оба учителя – и старший и младший – невзлюбили меня… Не находилось ни одного дружелюбно настроенного и сострадательного человека, который посочувствовал бы семилетнему мальчику… Моя мать была занята сердечными делами отца, а тетя Камни вечно беспокоилась обо мне и говорила:
– Опять
Цепко ухватив меня за шею и прижав к себе, она заставляла меня раскрыть рот и вливала в него снадобье, которое она сама готовила из фиалок, выросших на склонах гор, корней жасмина и еще каких-то трав. До чего же горьким, кислым и противным было это снадобье!… А когда тетя Камни пыталась вылечить меня насильно, я отчаянно булькал снадобьем в горле, стараясь не глотать его. Иногда среди этих безуспешных попыток мне удавалось укусить тетю Камни за палец, но тогда мне, кроме снадобья, доставалась еще трепка. О, нет справедливости в этом мире, некому выслушать несчастного мальчика!…
Однажды, тронутый собственными мыслями о несправедливости, я решил не ходить в школу. «Будь что будет, – думал я, – что ж в конце концов, имею я право жить на этом свете, как мне нравится!» Решившись, я торопливо уложил в портфель грифельную доску, тетрадь и книги и отправился в путь. Когда наш дом скрылся за деревьями, я свернул с дороги на тропинку, которая сбегала по склону горы и шла вдоль берега реки к рисовым полям. Тропинка вела к водяным мельницам, к прохладным источникам, к зелени, вела туда, где пастухи и пастушки целыми днями пасли стада.
Я первый раз убежал из дома, поэтому и радовался и боялся; чувствовал себя как будто свободным и в то же время немного опечаленным. Я все время раздумывал над тем, куда мне спрятать свой портфель. Ходить с ним было величайшей глупостью – если бы кто-нибудь увидел меня, то немедленно отвел бы в школу или домой. Что же мне делать, куда девать их? Я спустился вниз по склону и спрятал портфель и доску под большим кустом акации. Место это заросло высокой травой, а распростертые на земле ветки какого-то стелющегося растения были покрыты яркосиними и нежнокрасными цветами, которые выглядывали из-за широких листьев, как маленькие граммофонные трубы… Вдруг я увидел хорошенькую белку и полез за ней на акацию, которая обвивалась вокруг дерева. Но белка обманула меня и скрылась где-то среди широких листьев, а я занялся разглядыванием растущих на дереве стручков, семена которых были зелеными, как изумруд, и такими же твердыми. Я сорвал несколько стручков и попробовал их есть, но они оказались очень горькими. Семечко, которое я разгрыз, было противней хинина. Разочарованный, беспрестанно отплевываясь, я слез с дерева. Моя рубашка порвалась у локтя, на штанах появились какие-то бурые пятна: я терся коленками о ствол. Ну вот, слез я с дерева, потянулся… Как скучно!
Как скучно в этом мире! В те дни я еще не был ни поэтом, ни писателем, я вообще не умел писать и читать… В те дни для меня не существовало ни прелести заката, ни нежности ветерка, ни ароматов. Цветы были только цветами, они существовали для того, чтобы их рвать; белки – для того, чтобы их ловить; бабочки – для того, чтобы бегать за ними; женщины – чтобы их кусать за пальцы, когда они вздумают поить меня противным снадобьем; мужчины – чтобы наказывать маленьких мальчиков и вести их за ухо в школу. Поэтому я со вкусом потянулся еще разок и подумал: «Ну, что ж мне теперь делать? Куда пойти?» Ни в школу, ни домой мне идти не хотелось, и я подумал, что хорошо бы перевалить через эти горы и пойти далеко-далеко, туда, где живут добрые люди, где есть принцы и принцессы, туда, где воздвигаются волшебные замки, где пери, смеясь, летают над голубыми озерами… Да, туда я и пойду!
Приняв решение, я снял башмаки, спрятал их вместе с портфелем и доской и зашагал босиком, топча цветы, похожие на раструб граммофона. Как нежно ласкала босые ноги мягкая трава! Я громко засвистел. Что бы сказала тетя Камни, если бы она увидела, как я иду, насвистывая… Я огляделся по сторонам. Тети Камни нигде не было видно. Да и какое мне дело до нее! Я успокоился и снова засвистел.
Вдруг кто-то с силой ударил меня, я подпрыгнул от страха и опрометью бросился бежать. Много времени спустя я оглянулся и убедился, что тетя Камни не гонится за мной, а ударила меня какая-то шальная птица, которая, радостно вскрикивая, то взмывала вверх, дерзко распустив крылья, то, сложив их, ныряла в воздухе. Дрянь такая, как она меня напугала! Я подобрал с земли горсть камешков и начал швырять их в птицу; но ни разу не попал в нее, а она, как будто издеваясь надо мной, преспокойно полетела к реке. Ну, подожди же, вот я отниму у волшебника его волшебную палочку, тогда еще потолкую с тобой. Я еще спрошу тебя, зачем ты кричала над моей головой…
В конце спуска, там, где начиналась долина, были два родника, у которых всегда толпилось много деревенских девушек. Я подумал, что если кто-нибудь из них увидит, как я разгуливаю, то непременно расскажет об этом дома. Поэтому я остановился на полдороге и зашагал в другом направлении, прячась за кустами и деревьями. Мне были прекрасно видны и родники и девушки с наполненными кувшинами, но мой путь проходил как бы параллельно их тропинке, и мы нигде не могли встретиться. Мне захотелось подобрать несколько камешков и бросить в девушек, чтобы расколотить их кувшины… Вся вода потечет на девушек, вымочит насквозь их одежду! Но потом я подумал, что если меня поймают, то… А ведь мне нужно идти далеко, в далекую страну пери, о которой мне по ночам рассказывала сказки тетя Камни. По ее сказкам выходило, что эта страна находится за горной цепью… Я остановился: в кустах радостно запели две птицы. Потом они вылетели оттуда. Я увидел еще одну белку, которая сидела на тоненькой веточке и приглашала меня помериться с ней ловкостью. Но мои штаны промокли от росы и были в клочья изодраны о колючки, поэтому я счел за благо отправиться дальше. Пройдя несколько шагов, я увидел фазана, толстого-претолстого пестрого фазана, который преспокойно прогуливался перед самым моим носом, прямо на тропинке. Я остановился и, спрятавшись за стволом дерева, стал обдумывать, как поймать его. Разработав план военных действий, я двинулся вперед, но продвигался очень медленно – медленно полз на четвереньках, чтобы не поднимать шуму, но все же каждое мгновение немного приближало меня к цели. Вдруг фазан повернул голову и посмотрел прямо на меня. Мое сердце застучало. Он сделал легкое движение крыльями, и я с отчаянием подумал, что все пропало – сейчас пестрый фазан улетит… Границ не было моему счастью, когда я увидел, что, даже заметив меня, фазан продолжает по-прежнему прогуливаться. Я подумал, что это, наверное, ручной фазан, который убежал на волю, или просто он еще совсем маленький и не умеет летать. А что, если он ранен, если какой-нибудь мальчишка подшиб его камнем?… Я стал продвигаться быстрее. Фазан тоже ускорил шаг. Я поднялся с коленок и, встав во весь рост, побежал за ним, но в тот самый миг, когда я был уже готов схватить его, фазан распустил крылья и, неторопливо поднявшись на воздух, начал кружиться надо мной. От неожиданности я налетел на дерево, запутался в кустах и, покатившись на скользкой траве, смог задержаться только у большой сливы…
Какой-то мальчишка копал землю складным ножом. Увидев, на кого я похож, он встал и расхохотался, уперев руки в бока. Я тоже встал, отряхиваясь, и, хотя мои руки и ноги, израненные о колючки, страшно белели, я сжал кулаки и направился к нему, спрашивая:
– Ты чего смеешься?
– У тебя такой вид, будто ты удрал из школы! – ответил он, продолжая смеяться.
– А тебе что? – Я продолжал сжимать кулаки. – Что, может, школа твоему отцу принадлежит?
Он расхохотался еще громче.
– Думаешь, ты смог бы удрать из школы, если бы она принадлежала моему отцу? У моего отца пятьдесят лошадей. Ни одна не убежала!
Я-то не лошадь! сердито сказал я.
– Ха-ха-ха!
Он неожиданно выступил вперед и, схватив меня за руку, притянул к себе:
А ты знаешь, зачем я копаю землю?
Клад какой-нибудь ищешь, – ответил я равнодушным тоном, в котором все же чуточку сквозила заинтересованность. Хотя я был зол на мальчишку, но не расспросить про спрятанные сокровища я не мог.
– Нет, не клад!
– Ну, тогда, наверно, ищешь волшебную палочку! – предположил я.
– И не волшебную палочку!
– А что же тогда?
– Кровавую луковицу! Вот что!
– Кровавую луковицу?
– Да! Ты ел лук когда-нибудь? Вот эта кровавая луковица как раз и похожа на такую, но только снаружи. А внутри в ней кровь.
– Кровь? А чья кровь? Какого-нибудь джина?
– Никакою не джина и не духа – в ней человеческая кровь, – таинственно ответил он. У меня мурашки побежали по спине.
– А что делать с человеческой кровью?
– Пить.
– Пить? – пораженный, переспросил я с ужасом.
– Да, она очень вкусная, и папа говорит, что если выпить кровь из этой луковицы, то полетишь. Высоко… Тогда уж и ковер-самолет не нужен.