Я вспоминаю...
Шрифт:
Ах, эта Америка с ее наивностью и энергией. Всегда устремлена в завтрашний день. Она фантастична.
Глава 22. Смерть — она такая живая
На «Оскарах» — звездная пыль…
Когда я был маленьким, я частенько заболевал. Не слишком всерьез: у меня просто бывали приступы головокружения. Я ничего не имел против. Нравилось, что мне уделяют больше внимания. Нравилось ощущение драмы. Случалось, я даже симулировал болезнь или травму.
А уже став взрослым, делал то же самое с целью уклониться от чего-либо, в чем мне не хотелось участвовать.
И вот недомогания превратились в реальность. Когда
В 1992 году, когда Американская киноакадемия телефонным звонком известила меня, что я удостоен почетного «Оскара» за большой вклад в развитие киноискусства, мое сердце сперва радостно забилось, но чуть позже радость уступила место смешанным чувствам. Формулировка «за большой вклад» отнюдь не всегда подразумевает, что ваша жизнь позади, но вполне может означать, что ваш «большой вклад» уже в прошлом или, по крайней мере, может быть воспринят как таковой. Моей первой мыслью было: а поможет ли это получить финансирование на новую постановку? Второй: как здорово! Ведь моей работе наконец-то воздали должное. А третьей: как жаль, что этой награды удостоен не мой последний фильм — «Голос Луны». А еще чуть позже я подумал: надеюсь, это не та легендарная награда, которой вас удостаивают, когда вы уже умерли для искусства и вот-вот покинете этот бренный мир, не утешительный приз ушедшему на покой пенсионеру. Наверное, это разновидность суеверия, но я всегда был Уверен, что «Оскара» за вклад в развитие киноискусства меня удостоят на исходе моего жизненного пути. Но этот момент, надеюсь, еще впереди. Ведь мне не терпелось получить этот приз вот уже лет двадцать — двадцать пять.
Меня собираются эскортировать в Лос-Анджелес первым классом — предел мечтаний для меня смертного. Но для меня предел мечтаний заключался в том, чтобы не лететь вовсе. Пусть летит Джульетта, подумал я. Она обожает подобные церемонии. У нее появится повод заказать новое платье. Да пусть заказывает хоть шесть. Пусть летит в сопровождении Марио Лонгарди. И Мастроянни. В чьем угодно, только не в моем. Я никогда не любил шляться по городам и странам, а сейчас люблю еще меньше. К тому же я неважно себя чувствовал. На сей раз это не предлог, и нет ничего хуже, чем когда окружающие видят, что ты не в своей тарелке. А потом зародилось еще одно опасение: а вдруг «Оскар» сработает совсем не так, как я рассчитываю? Меня всегда настораживает реакция других людей, в особенности реакция продюсеров, которых я никогда толком не понимал. Что если им втемяшится, что этот «Оскар» символизирует мое прощание с кино или прощание кино со мной?
И тут я решил, что сделаю.
Я сниму на пленку свое ответное слово. Сам смонтирую его в Риме, вручу Джульетте, а она доставит его в Голливуд. И выйдет на подиум за моей статуэткой. Лучше не придумаешь.
Увы, еще до вручения «Оскаров» я узнал, что Джульетта очень больна. Больна гораздо серьезнее, чем казалось. Конечно, в какой-то мере она об этом догадывалась, но всего знать не хотела. Что до меня, то я смотрю на такие вещи диаметрально иначе. Я предпочел бы знать правду до конца. И хотя я никогда не думал, что доктора непогрешимы, на сей раз поверил им — поверил против воли. Я хотел сделать то, что в моих силах, чтобы Джульетта была счастлива. Сказать правду, я не мыслю своей жизни без Джульетты.
Итак, я пообещал самому себе, что выполню любые ее желания, буду с ней весел, участлив, внимателен, буду ловить каждое ее слово, бывать с ней на вечерах и приемах.
Как-то вечером мы с Джульеттой были в гостях у общих друзей. Там собралось немало народу, и каждый считал
Я ничего не ответил, но пожалел, что не остался дома. Я ведь заставил себя выбраться на эту встречу только для того, чтобы доставить удовольствие Джульетте. Затем кто-то из присутствующих сказал, обращаясь к ней: «Вы должны убедить его поехать. Это такая честь». И долго распространялся в том же духе. В конце концов Джульетта из чистой вежливости заметила:
«Может быть, он еще передумает. Может быть, он и поедет».
Вдруг во мне словно петарда взорвалась. «Не поеду!» — закричал я Джульетте. Внезапно в комнате воцарилась мертвая тишина. Все были смущены, особенно Джульетта. А я — больше прочих.
В ее словах не было и тени вызова. Думаю, причиной моей яростной, бурной, неуместной реакции стали недели молчаливого сопротивления постоянному давлению извне. Создавалось впечатление, что целый город — официанты в моих любимых ресторанах, таксисты, прохожие на улицах — указывает мне, что надлежит делать.
Бедняжка Джульетта. Она этого не заслуживала. И я ведь, отправляясь к этим знакомым, стремился лишь к одному: доставить ей удовольствие. Почему так получается? Я не мог простить себе, что смутил Джульетту на глазах у ее друзей.
Остаток вечера я был с ней подчеркнуто мягок. Старался быть заботливым, нежным, участливым как только мог, чтобы не показаться дураком. Принялся много, беспорядочно гово-. рить, будто неудержимый поток слов мог свести на нет боль, которую я ненароком ей причинил. В результате мы задержались дольше, чем предполагали. Планировали уйти домой чуть ли не первыми, а оказались последними. Возможно, хозяева уже недоумевали, уберемся ли мы вообще. Наверное, я, сам того не сознавая, стремился показать, что мы чувствуем себя в гостях как нельзя лучше. Однако все было тщетно: от брошенных сгоряча слов и тона, каким я сказал их Джульетте, остался горький осадок. Отчасти чтобы смягчить эту горечь, я и решил все-таки двинуть в Голливуд.
Любопытно: когда бы я ни выходил на сцену сказать ответное слово на присуждении «Оскаров», я чувствовал себя, как в пять лет, когда предстояло прочитать заученное стихотворение и произнести монолог на семейном сборище. Моим первым побуждением тогда было выбежать из комнаты и спрятаться в ванной.
Каждый раз, участвуя в церемонии, я испытывал смешанные чувства. Вновь и вновь спрашивал себя, действительно ли я хочу победить в этом соревновании, ибо победить означало выйти на сцену и публично выразить благодарность собравшимся. Это ощущение не покидало меня в ходе любого из награждений. Однако с почетным «Оскаром» сюрпризов быть не могло. И тем не менее, я вновь почувствовал себя пятилетним, еще раз ощутив мимолетный позыв выбежать из зала и спрятаться в мужском туалете.
Джульетта чувствительное создание, а церемония вручения «Оскаров» — случай, который не мог оставить равнодушным ни одного из нас. Когда на ее глазах показались слезы, я понял: это слезы счастья, нахлынувшего от полноты всего, что достигнуто и сбылось, и в то же время- печали по несбывшемуся. В этот миг нас объединяла та же магия, что окутывала флером движущиеся фигуры Джульетты и Мастроян-ни — этих «Джинджер» и «Фреда», спустя столько лет вновь кружившихся в танце в огнях рампы. Творческое и личное в существовании обоих представало на экране в нерасторжимой связи.