Я выбрал бы жизнь
Шрифт:
Жереми неловко поднял его и, боясь повредить, крепко прижал к себе. Как и в первый раз, от этого прикосновения на душе потеплело.
— А, вот и они! — воскликнула Виктория. — Хороши, правда?
— Тома чудо как хорош! О Жереми я бы этого не сказал, — смеясь, отозвался Пьер. Он протянул руки: — Смотри, он хочет к крестному. Узнал меня!
Жереми смотрел, как Виктория и Пьер развлекают младенца гримасами и бессмысленным лепетом. Клотильда ограничилась подобающей случаю улыбкой. Он даже отметил легкое раздражение столь инфантильным поведением жениха. Она встретилась с Жереми взглядом и не отводила глаз так долго, что он не выдержал и отвернулся.
«Что она так на меня уставилась?» Этот холодный испытующий взгляд ему не нравился. Ему захотелось заставить ее опустить глаза, и он, резко повернувшись к ней, сказал:
— Хочешь взять его на руки?
От неожиданности она растерялась:
— Э-э, нет, спасибо…
Довольный, что смутил ее, Жереми решил развить свое преимущество.
— Ты, похоже, не очень-то любишь детей, — заявил он с вызовом.
Повисло тягостное молчание. Виктория ошеломленно уставилась на Жереми. Он понял, что допустил промах. Пьер, который сначала следил за реакцией своей подруги, попытался скрыть замешательство, улыбаясь завозившемуся ребенку. Клотильда, стиснув зубы, продолжала смотреть на Жереми со сдерживаемой яростью.
Все, казалось, ждали его извинений.
— Извините меня. Я что-то устал, — выдавил он из себя без особого убеждения.
Виктория встряхнулась и сказала, что ей надо закончить с обедом. Встав, она устремила на Жереми взгляд, сосредоточив в нем весь гнев, который не могла ему высказать вслух.
— Клотильда, пойдем со мной, поможешь мне принести тосты.
Клотильда последовала за ней.
Пьер сидел не поднимая головы.
— Зачем ты это сказал, Жереми?
Жереми смутил как вопрос, так и сокрушенный вид Пьера. Он был взволнован. Но, собственно, чем?
— Не знаю. Я просто устал, вот и все.
— Ты в курсе, что у нас не получается завести ребенка, и говоришь ей такое!
В его голосе не было злости, только отчаянное желание понять.
Жереми стало стыдно.
— Мне очень жаль… Я идиот…
— Да, ты идиот. Но это не дает тебе права…
Раздался звонок в дверь. Клотильда и Виктория вернулись в комнату. Виктория оглянулась на Жереми, но, увидев, что он сидит, словно окаменев, сама направилась к двери.
— Это, наверно, твоя мама.
Со своего места Жереми не мог видеть прихожей. Он услышал голоса и крепче прижал к себе Тома. Когда в дверях появилась его мать, одна, сердце у Жереми так и подпрыгнуло. Она положила сумку и стояла неподвижно, в упор глядя на него.
Он нашел ее усталой, постаревшей, и это его неприятно кольнуло. Всего несколько дней назад, казалось ему, он оставил ее еще красивой, крепкой, любящей — и вот она перед ним ослабевшая и какая-то чужая. По строгому коричневому костюму и бежевой блузке он узнал вкус матери к скромной и элегантной одежде.
— Познакомьтесь, это Клотильда и ее жених Пьер, — сказала Виктория, — наши близкие друзья. А это мама Жереми, мадам Делег.
— Зовите меня Мириам.
Пьер и Клотильда подошли, чтобы пожать ей руку. Мириам вежливо улыбнулась им и снова повернулась к сыну.
Все очень старались держаться непринужденно, но усилия были слишком явны, и атмосфера стала тягостной.
— Мы вас оставим, — продолжала Виктория. — Пьер, Клотильда, вы оба мне нужны, поможете накрыть на стол.
Она подошла к Жереми, чтобы взять у него ребенка.
Он покачал головой. Ему показалось, что малыш может сыграть важную роль в том, что ему сейчас предстояло.
— Здравствуй, мама, — пробормотал он.
— Здравствуй, Жереми.
Голос ее был спокойным, степенным, однако в нем можно было различить сдерживаемое волнение.
— Папа… не пришел, — отметил Жереми.
— Для него еще слишком рано.
— Я понимаю. А ты?..
— Я?
Она улыбнулась горько и устало. Их глаза силились выразить все чувства, накопившиеся за годы разлуки. Ей хотелось быть суровее или, по крайней мере, сдержаннее еще немного, но плотина обиды уже поддавалась под напором эмоций.
«Она сердится на меня. Хочет дать мне понять, какую боль я им причинил».
Тома замахал ручонками и попытался повернуться к новой гостье.
Когда глаза ребенка устремились на нее, она прервала безмолвный диалог и сразу переменилась. Лицо ее стало ласковым, улыбка, полная бесконечной нежности, заиграла на губах, в уголках которых залегли морщинки.
— Смотри, я думаю, он знает, кто ты. Родная кровь.
— Родная кровь? Как странно. Иногда эти ценности перескакивают через поколение! — отозвалась она и печально улыбнулась.
Это замечание больно кольнуло его. Но он понял, что дальше она не пойдет. Это был последний выпад, спасающий честь после слишком скорой капитуляции.
— Он такой милый. Осторожней, ты неправильно его держишь. У него шейка заболит.
Она тихонько приблизилась.
— Иди сюда, сядь со мной и возьми его на руки.
Мать уже протягивала руки, чтобы принять ребенка.
Сидя рядом с Жереми, она держала Тома лицом к себе и улыбалась счастливой улыбкой.
Жереми чувствовал ее запах. Запах его детства. Смесь лавандовой воды и кондиционера для белья. Запах добродетельной честности.
Ему захотелось броситься к ее ногам, умолять о прощении, обнять ее.
— Мама… я… я не понимаю, как мог вас…
Но что он мог сказать, чтобы облегчить боль раненой любви? Слова теснились в горле.
— Я люблю тебя, мама.
Она напряглась, но сделала вид, будто не услышала, и продолжала улыбаться ребенку.
— Он такой славный. Мне так хотелось с ним познакомиться. Я ведь как-никак его бабушка.
Голос ее сорвался. В глазах блеснули слезы. Она приблизила личико ребенка к своему лицу и поцеловала, словно прячась за ним.