Я – выкидыш Станиславского
Шрифт:
Весной 1933 года Раневская оставила сцену Камерного театра и перешла в Центральный театр Красной Армии.
Уход ее был вызван тем, что после снятия с репертуара «Патетической сонаты» она не получила больше в Камерном театре ни одной роли.
Почему так случилось? Виноват ли в этом характер Фаины Георгиевны, ее острый язык, ее прямота, ее бескомпромиссность, присущая ей привычка отстаивать свое мнение, невзирая на лица? Или же Алиса Коонен, несмотря на давнее знакомство с Раневской, постаралась выжить ее из театра, опасаясь соперничества?
Впрочем, так ли важны в этом случае мотивы и причины?
Главное —
Раневская вспоминала еще одну встречу с Таировым, произошедшую во время войны. Она тогда работала в другом театре, но с Александром Яковлевичем и Алисой Георгиевной крепко дружила и часто бывала у них. Однажды, провожая Фаину Георгиевну через коридор верхнего этажа мимо артистических уборных, Александр Яковлевич вдруг остановился и, взяв актрису за руку, тихо сказал ей с горькой усмешкой на устах: «Знаете, дорогая Фаина, похоже, что театр кончился — в театре пахнет борщом».
Глава шестая
ТЕАТРАЛЬНЫЕ СТРАСТИ
Жрицами божественной бессмыслицы
Назвала нас дивная судьба,
Но я точно знаю — нам зачислятся
Бденья у позорного столба…
В Центральном театре Красной Армии (ЦТКА) судьба свела Фаину Георгиевну с Юрием Александровичем Завадским. Свела ненадолго. Пока ненадолго. Их многолетняя совместная работа еще впереди.
Она будет называть его «Пушком» (Завадский был лыс), «вытянутым в длину лилипутом» (он имел высокий рост) и Гертрудой (сокращенно — Герой (Социалистического) Труда).
— Ну что там еще придумала про меня Фаина? — делано иронично спрашивал Завадский, стараясь сохранять спокойствие, хотя порой спокойствие это давалось ему с трудом.
Чересчур подчеркнутая артикуляция, свистящее пришептывание, картинные прыжки бровей и трагические вскидывания рук — таков был Юрий Александрович.
И конечно же, его знаменитые карандаши, без которых его трудно было представить. Завадский постоянно что-то чертил, рисовал, штриховал.
Во время одной из трудно продвигающихся репетиций, выйдя из себя от того, что одному из актеров никак не удается справиться с ролью, Завадский с воплем: «Пойду и повешусь!» — выбежал из зала. Все, кроме Фаины Георгиевны, заволновались. Раневская успокоила коллег: «Не волнуйтесь. Он вернется… сам. Дело в том, что в это время Юрий Александрович всегда посещает т-туалет».
Подобно Чайковскому и Качалову, Завадский променял правоведение на служение искусству.
Придя в студию Вахтангова художником-оформителем, он стал актером. В двадцать восемь лет снисходительно шагнул навстречу славе, сыграв принца Калафа.
Он всю жизнь старался казаться равнодушным и временами увлекался.
Он был везуч. Счастливчик, баловень судьбы. Награды так и липли к нему. Раневская говорила о нем: «Человек, родившийся в енотовой шубе».
Дочь Павлы Вульф Ирина была его первой женой и всего лишь одной из его многочисленных женщин — Завадский был влюбчив. И в него влюблялись многие — Марина Цветаева, Вера Марецкая, Галина Уланова… Завадский быстро увлекался и так же быстро перегорал. Его тяготило однообразие, хотелось чего-то нового, свежего.
Цветаева увлеклась Завадским всерьез. Зная эмоциональную порывистую Цветаеву, трудно понять, насколько этот роман был реален и что за отношения на самом деле связывали его героев. По свидетельству современников, Завадский принимал ее любовь весьма прохладно, а скорее всего — пытался от нее уклониться.
Широко известны слова Марины Цветаевой о Юрии Завадском: «Добр? Нет. Ласков? Да. Ибо доброта — чувство первичное, а он живет исключительно вторичным, отраженным. Так, вместо доброты — ласковость, любви — расположение, ненависти — уклонение, восторга — любование, участия — сочувствие. Взамен присутствия страсти — отсутствие бесстрастия… Но во всем вторичном он очень силен: перл, первый смычок».
Цветаева впоследствии писала об этой своей любви. Из чувства к Завадскому (из «завороженности — иного слова нет») родились пьесы Цветаевой, цикл стихов «Комедьянт», отдельные стихотворения. Ее увлечение Завадским слилось с увлечением героями пьес, которых он играл.
Он умел жить и делал это легко и не без удовольствия. Его девизом было: «Проще, выше, легче, веселее». «Завадскому дают награды не по способностям, а по потребностям, — иронизировала Раневская. — У него только нет звания «Мать-героиня».
Его не боялись, над ним посмеивались, не все его любили. И никто не мог да и не пытался разглядеть под личиной деятеля советской культуры одного из последних рыцарей Серебряного века, которым циничная злодейка-судьба подменила одну жизнь на другую и заставила прожить ее до конца, до последней капли.
Выступая под проливным дождем на митинге по поводу открытия мемориальной доски Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду, Юрий Александрович сказал, что виновнику «торжества» не везло в жизни и продолжает не везти сегодня. И добавил, что погода переменчива, а вот Мейерхольд — величина постоянная.
Незадолго до смерти Юрий Завадский отказался от места на помпезно-правительственном Новодевичьем кладбище, попросив, чтобы его похоронили вместе с матерью на Ваганьковском…
В феврале 1936 года Всесоюзный комитет по делам искусств (был такой орган, руководивший всеми искусствами сразу) принял решение о переводе из Москвы в Ростов коллектива, которым руководил Юрий Завадский.
Пришлось подчиниться, в те времена спорить с руководством было не то чтобы не принято, а опасно для жизни. Завадский уехал в Ростов без желания, так же как и его актеры. После Москвы Ростов казался им захолустьем, хотя на самом деле захолустьем этот крупный областной центр назвать нельзя. Но «изгнанным из рая» не нравилось все, включая акустику в зрительном зале.
Впрочем, не бывает худа без добра. Вполне вероятно, что отъезд уберег режиссера и его труппу от попадания в жернова политических репрессий, которые в Москве приобрели наибольший размах.
В Ростове Завадский поставил почти два десятка спектаклей. Среди них треневская «Любовь Яровая», «Горе от ума» (где сам сыграл Чацкого), «Враги» и «Мещане» Максима Горького, «Разбойники» Шиллера, «Дни нашей жизни» Леонида Андреева, «Человек с ружьем» Николая Погодина, «Укрощение строптивой» и «Отелло» Шекспира.