Я - Янис
Шрифт:
Глория ответила, что веревка ее, очень хорошая и дорогая, и что она долго ее искала.
— Старухам веревки не нужны, — сказал Адидас и достал нож. Одним махом он срезал веревку прямо под узлом.
Потом бросился ко второму узлу, нож сверкнул, Глория закричала — и вот он отрезал второй конец. Теперь с двух сторон болтались жалкие обрезки.
— Не трогай мою веревку! Она моя!
Голос Глории прозвучал глухо, она наклонилась, чтобы подобрать то, что осталось от ее каната. Но Адидас тут же подскочил к ней, и его ботинки оказались прямо
Я бросилась к ней, схватила за руку и потащила за собой к подъезду. Нож сверкнул два раза, я не хотела, чтобы он сверкнул третий.
Когда мы добрались до квартиры Глории, она плакала. Я сходила на кухню и поставила чайник. Потом помогла Глории улечься в постель. Но сначала я надела на нее еще одну большую кофту прямо поверх розовой. А поверх одеяла постелила еще два пледа. Но Глория все равно дрожала так, что вся постель тряслась, как центрифуга.
— Выпей еще чаю, — сказала я и протянула ей кружку.
— Тебе надо согреться.
— Почему люди такие злые? — всхлипывала она. — Во все времена, ужасно, ужасно злые. Почему?
Я поняла, что она говорит не только об Адидасе. Она думала и о том кошмарном дне, когда убили ее папу. Когда деревенские жители забрали верблюда и весь цирк пропал.
— Почему? — рыдала она. — Что я сделала этому мальчишке? Почему он стал вредить мне?
— Не знаю, — ответила я.
Это была правда, я и в самом деле не знала, как становятся такими, как Адидас.
— Как можно вообще кому-то верить?
— Не знаю, — сказала я.
— И я не знаю… — вздохнула она.
— Хотя… Иногда… — сказала я и вышла во двор, чтобы подобрать веревку, которую Адидас бросил на землю.
Растрепанные концы были взъерошены, но веревка еще годилась для использования. Она, конечно, стала короче — Глории придется чаще поворачивать.
Глория закрыла глаза — может быть, она уже засыпала, когда я снова вошла в квартиру. По крайней мере, она не ответила, когда я спросила, не холодно ли ей. Господин Аль лежал у нее на животе. Я надеялась, что он хорошенько ее согреет.
По дороге домой я снова увидела два узла от веревки. Никто никогда не догадается, откуда они взялись. Никто, кроме меня, не знает, что кое-кто в нашем дворе умеет танцевать на канате. В тоненькой ночной сорочке, к тому же. Держа в вытянутой руке раскрытый зонтик. Старушка, которая в один счастливый момент обнаружила, что все еще умеет танцевать на канате. Старушка, у которой больше нет каната.
Не важно, что Зака не было рядом с Адидасом, когда тот резал веревку. Как раз в ту минуту он и должен был оказаться рядом! Тогда он и должен был взбунтоваться! А если не решился сейчас, то не решится никогда.
Стоя под своим окном и глядя на водосточную трубу, я поняла, что не смогу. Только не сейчас. Поэтому я поехала на лифте. И позвонила в дверь. Открыл, конечно, не Зак, а мама. Взъерошенная, сонная мама. Казалось, она не понимала, что это я.
Я быстро протиснулась мимо нее. Не хватало только, чтобы все любопытные соседи пооткрывали двери и уставились на нас.
— Я уронила кое-что в окно, — сказала я. — И забыла ключ.
— Что это ты уронила? Покажи-ка!
Я пошарила в кармане и нашла только крышечку от бутылки. Ее я и показала маме. Она включила свет в прихожей, крышечка блеснула, но никто не поверил бы, что за таким можно побежать на улицу.
— Пойдем-ка на кухню, — велела мама.
Она сказала, чтобы я села на стул. Потом поставила передо мной стакан молока и уселась напротив.
— А теперь рассказывай! Я проснулась час назад и подумала, что к нам ломятся грабители. Но это был твой брат, который влез в окно! Я и его расспросила, не сомневайся. Наконец, он рассказал. И ты тоже рассказывай, Янис. Рассказывай, что ты делаешь по ночам на улице! И, пожалуйста, только правду!
— Это только сегодня! Честное слово!
— И что ты делала там сегодня?
В горле застрял противный комок. Я глотнула молока, чтобы избавиться от него. Но он никуда не делся. Наверное, оставалось только рассказать. Про Глорию Аль. Про Адидаса. Про Зака. И про украденные ради братишки-идиота пятьсот крон. А потом я рассказала про свой старый велосипед и про Альфреда. А потом я так разошлась, что рассказала еще немного про Глорию Аль и цирк ее родителей. И про Линуса тоже.
— Он все знает об астрономии и звездах, а еще у него бинокль. Мы видели спутник, хотя, может, это был просто метеозонд.
Мама улыбнулась и налила себе молока.
— Счастливый ты человек, Янис.
— Ты в гороскопе прочитала?
— Не нужен мне гороскоп. Я и так вижу.
— Как это? — спросила я и покраснела.
— Потому что у тебя замечательные друзья. Глория и Линус. Это самое главное богатство!
— Никому не рассказывай, — сказала я и уже немного пожалела, что разболталась. Это все тяжесть, невыносимая тяжесть в животе и в горле, из-за нее я и рассказала. И почти все выболтала. Что мы с Линусом обнимались и целовались, я, конечно, рассказывать не стала. Но мама, кажется, сама это вычислила.
19. Про шаркающие тапки
Воскресное утро. Спала я намного дольше, чем обычно. Мама уже проснулась и возилась на кухне, я слышала, как она хлопает дверцами на кухне. Там пахло свежим хлебом. Мы вместе позавтракали. Чай и две свежие булки с сыром. Как ни крути, а день начался хорошо.
Когда мама стала откашливаться, я подумала, что она поперхнулась крошками. Потом она покраснела и стала подыскивать слова. Я сразу поняла, что мама что-то задумала.