Я - Янис

Мёллер Канни

— Может, с кем-то, кто живет в том доме? — она с таинственным видом махнула в сторону подъезда Глории.

Я не ответила, и мама продолжила:

— Ты часто выходишь из того подъезда.

— У нас в классе новая девочка, — пробормотала я и сама не поняла, почему я не говорю все как есть. Но рассказать про Глорию было бы так сложно.

— Новая девочка? Здорово. Как ее зовут?

— Глория, — сказала я.

— Глория? Как красиво. Откуда она?

— Из Румынии или вроде того.

— Приводи ее в гости!

Я пообещала,

хоть и знала, что никогда этого не сделаю.

— А лучше, — мама просияла, — забеги к ней и спроси, может, она пойдет с нами в цирк? Ее я тоже приглашаю.

— Нет, — быстро сообразила я. — Сегодня вечером она собиралась к своим родственникам в… Сёдертэлье!

Мама немного удивилась. Наверное, я слишком быстро ответила. Но вот мы прошли дом и вошли в тоннель под шоссе, и она уже забыла про новую девочку. Я пожалела, что использовала имя Глории. Как будто я почти предала ее. Но придумывать что-то другое было поздно. Я надеялась, что мама скоро все забудет. Иначе мне придется сказать, что мы поссорились, что я ненавижу эту девочку и больше не хочу с ней разговаривать. Тогда мама спросила бы, почему мы поссорились…

Похолодало, и небо было бирюзовым, как порой на картинках. На цирковых флагах на вершине шатра блестело несколько звезд.

Карусель уже работала, и автодром тоже. Вокруг ходили люди с облачками сахарной ваты. У входа в шатер выстроилась очередь.

— Я не была в цирке с самого детства, — сказала мама с блеском в глазах. Иногда к нам приезжал цирк-шапито, как этот, но нечасто, ведь мы жили высоко в горах, а дорога туда была крутой и извилистой. Когда мы слышали, что приближается цирк, все дети высыпали на дорогу, чтобы помочь толкать повозки. Иногда нам разрешали помогать ставить шатер и все остальное.

Я попыталась представить, как мама выглядела в те времена, когда жила среди высоких гор.

— Ты была примерно как я? — спросила я.

Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась, и тут подошла ее очередь покупать билеты. Пока мы шли ко входу, она снова посмотрела на меня и засмеялась.

— Мой папа звал меня Адрианом, а не Адрианой. Он, наверное, думал, что я больше похожа на мальчика, чем на девочку. У меня были такие же длинные ноги, как у тебя, и каштановые волосы. А может, и глаза те же, и рот.

Она обняла меня и провела рукой по моим непослушным волосам.

Когда мы нашли свое место в шатре, до начала представления еще оставалось немного времени, но прожекторы над манежем уже зажгли, и еще играл небольшой цирковой оркестр.

— Я вспомнила, — сказала мама. — Ее звали Сильва! Что с ней сейчас, интересно…

— Какая Сильва?

— Мы были одногодки. Она приехала летом с цирком, а на зиму осталась жить у нас. Мы стали лучшими друзьями, но весной ее родители приехали и забрали обратно в цирк. Я только и ждала, что наступит осень, и цирк закроется на зиму. Моя мама тоже думала, что Сильва приедет и снова будет жить с нами. Но она не приехала. Выпал снег, и через неделю я поняла, что она не приедет совсем. Что же с ней стало…

На мгновение мне показалось, что мама говорит о Глории. Глория и цирк-шапито!Потом я посмотрела на маму и поняла, что по сравнению с Глорией она очень молодая. Так что Сильва была другим человеком, и все-таки — как похоже! И потом я подумала, что в мире, наверное, полным-полно Сильв и Глорий — и, наверное, всегда было полно.

И вот началось представление. Я узнала акробатов, я видела, как однажды вечером они возвращались с тренировки. Но тогда они были потные и усталые, а теперь сияли, такие красивые в сверкающих трико и с сияющими улыбками.

Потом на манеж выскочил спотыкающийся клоун. Ботинки у него были, как длинные крокодильи морды. Голые пальцы торчали наружу. Он шел, раскачиваясь, с ящиком для инструментов в руках. Потом стал возиться с опорой шатра, и в какой-то момент показалось, что сейчас все упадет. Публика вскрикнула. Кое-кто встал и принялся протискиваться к проходу. Но тогда пришел директор цирка и стал кричать на клоуна, который только кланялся и пятился, и показывал пальцем. Директор приказал ему немедленно починить палатку.

— Augenblicket — ja! — крикнул клоун и снова поклонился.

Я узнала его, и меня как обожгло. Если он меня узнает — это конец. Вдруг он понял, кто взял его деньги?

Когда он посмотрел на меня, прятаться за маму было поздно. Она засмеялась и подтолкнула меня.

— Он тебя имеет в виду! Он хочет, чтобы ты ему помогла!

Я встала, как лунатик, и вдруг навстречу мне протянулся лес рук, готовых помочь выбраться на манеж.

Луч прожектора чуть не ослепил меня, но клоун взял за руку и подвел к опоре.

— Ты починяйт, да?

Он указал под самый купол, и народ взвыл от хохота. Может быть, они смеялись надо мной, потому что вид у меня был растерянный и глупый.

Клоун вытянулся, показывая, что он слишком короткий и не дотягивается. Потом указал на свои плечи, как будто я могла вот так запросто взять и забраться. Странное дело — у меня получилось. Он схватил меня, и я вмиг очутилась у него на плечах. Он держал меня за ноги, и мне казалось, что это нормальное дело — стоять вот так.

Потом он подошел к опоре, я вытянулась и толкнула ее. Раздался щелчок, и шатер снова стал ровным и красивым. Публика аплодировала и смеялась.

Спрыгивая с плеч клоуна, я успела почувствовать запах грима на его лице. Оно было красное, с черными кругами вокруг глаз и большим красным ртом. Один глаз подмигнул мне.

До самого конца представления я думала о том, почему клоун выбрал именно меня. И почему он так подмигнул. Он что, знал?

Когда появился верблюд, меня затошнило. При виде двух покачивающихся горбов — как лодки в шторм — легче мне не стало.