Я захватываю замок

Смит Доуди

Из бутеня вынырнула собачья мордочка, увенчанная, точно свадебным убором, белоснежной пеной цветов. Нашлась!

— Вся английская глубинка сейчас в белом кружеве, — сказала я, пока мы брели по аллее.

Саймон молчал, будто вообще меня не слышал, а потом вдруг встрепенулся:

— А? А-а-а! Да-да… простите. Пытался вспомнить, что я говорил о Роуз.

Что бы убедительное сочинить? Как его успокоить?

— Неважно, — наконец проронила я. — Что бы вы ни сказали, она об этом не знает.

Если есть время хорошо все взвесить, солгать удается правдоподобно. Он сразу мне поверил.

— Вы чудесная

девочка! Хорошо, что ничего ей не говорили.

Мысленно я, как обычно, обратилась к Богу, объясняя разницу между просто ложью и ложью хорошей, доброй, во благо. Саймон, в свою очередь, принялся мне объяснять, почему они «поняли Роуз неправильно».

— Просто она очень оригинальна.

— Кто? Роуз? Оригинальна?

— Ну, конечно! Даже в одежде. А вычурное розовое платье с настоящим кринолином! Это же…

— Это же… — Я хотела сказать: «Это же Топаз все придумала», но умолкла на полуслове, и после короткой заминки добавила: —…было красиво, правда?

— В ней все красиво!

И еще с четверть мили Коттон разглагольствовал об уникальности и незаурядности Роуз. Как не похожа она на современных девушек! Потому-то он ее сразу и не понял, счел манерной… Роуз все делает оригинально, даже танцует, добавляя шажки собственного изобретения. К тому же она умна («Вы тоже», — великодушно добавил он) и остроумна (факт в нашей семье доселе неизвестный). А какое прелестное лицо! В ее честь поднимали бы чаши на пирах любой эпохи.

С последним утверждением я горячо согласилась: легко вообразить, как она въезжает в Бат под звон колоколов и красавчик Нэш [11] провозглашает ее первой красавицей. Саймону это очень понравилось.

Роуз занимала нас до самого лиственника; там Коттон, остановившись, начал восхищаться свежей зеленью.

— Скоро здесь распустятся колокольчики. Видите ростки? — сказала я.

С минуту он молча любовался деревьями, а затем произнес:

— Да в чем же дело? Чем особенна английская природа?.. Почему красота — это нечто большее, чем видно глазу? Почему она так волнует?

11

Ричард Нэш (1674–1762) — неудачливый юрист, игрок, франт, законодатель мод, устроитель балов и всей светской жизни в Бате, известном английском курорте.

Его голос звучал немного печально. Наверное, красота навевает на Саймона грусть — на меня она порой действует так же. Еще в раннем детстве я спрашивала отца, отчего это. А он сказал: «Красота преходяща. Она — безмолвное напоминание о том, что все мы смертны. Пожалуй, тебе не понять, ты еще маленькая». Однако я прекрасно его поняла.

Мы снова двинулись в путь. Я стала расспрашивать Саймона об американской глубинке, и он описал мне старые деревеньки Новой Англии. Они намного просторнее наших деревень; по-видимому, там чудесно: все беленькое, опрятное, широкие улицы окаймлены тенистыми деревьями. Еще Саймон рассказал об укромных уголках на побережье штата Мэн, где он проводил каникулы.

Произношение у него превосходное, британское, но теперь мне заметны в его речи типичные американские обороты и словечки («отель» вместо «гостиницы», «фармацевт» вместо «аптекаря» и так далее). Со мной Коттон ведет

себя более по-американски, чем с отцом, и вообще кажется намного моложе. С отцом он всегда тщательно подбирает слова: послушаешь — ни дать ни взять педант средних лет. А со мной почти мальчишка.

— Ух ты, боярышник зацветает! — воскликнула я, когда мы вышли на перекресток.

Бутоны на кустах были плотно закрыты, зато на дереве у указательного столба уже распустилось множество цветов. Боярышник для меня — цветок особенный. Однажды я попыталась его описать: несколько часов промучилась, а выжала лишь «ясноглазый цветочек

с нежными усиками». Бррр! Ну и словечки! Застревают в горле, точно рыбья кость…

— «Вербы цветут, нам украсив приют», — процитировал Саймон. — Судя по стихотворению Нэша [12] , у елизаветинцев круглый год стояла весна.

12

Томас Нэш (1567–1601) — английский писатель и поэт.

Мы принялись вспоминать следующие строки и на последнем четверостишии:

Пары — в кустах, Старики — на скамьях, Звенит в ушах Гомон радостных птах: Ку-ку, жуг-жуг, пу-ви, ту-витта-ву! [13] — вошли в деревню.

— Вы слышите птах, щебечущих что-либо подобное? — спросила я.

— Давайте послушаем!

Мы притихли.

Где-то стучал молоток.

Квохтала снесшая яйцо курица.

13

Перевод А.В. Лукьянова.

Радиоведущий объявил: «С вами Британская вещательная корпорация».

На деревенском лугу лязгала помпа.

Очень мерзкие звуки, если честно, но звон церковных часов вдруг сплел их в приятное деревенское многоголосие, разливающееся в легком весеннем воздухе на мили вокруг. Чудесную гармонию испортила Элоиза — шумно затрясла ушами, отряхиваясь после валяния в траве.

— А запахов сколько чувствуете? — поинтересовалась я у Саймона.

Начали считать.

Во-первых, дым.

Во-вторых, разносимые ветерком запахи с ферм. Их мы разделили на приятные (солома, сено, лошади, чистые коровы) и противные, хотя в малых дозах терпимые (навоз, свиньи, куры, старая капуста).

В-третьих, запах яблочного пирога.

В-четвертых, непонятный сладкий аромат. Не цветочный, не травяной, он вообще не имел источника. Просто чистая сельская свежесть, которую даже не замечаешь, если специально не принюхиваешься.

— Узнать бы, сколько запахов чует Элоиза! — улыбнулся Коттон.

— А что там у Честертона чуял пес Квудл? Влагу, грозу, дыханье зимней чащи…

— И утро. По-моему, он был совершенно прав — у утра особый запах, — добавил Саймон.

До чего легко с человеком, который читал те же стихи! Всем сердцем надеюсь, что он станет моим зятем!