Я живу в этом теле !

Никитин Юрий Александрович

– А как по-мужски?

Она засмеялась:

– Ну, если тебе это надо объяснять…

Джезва зафыркала. Я наполнил обе чашки, рука вздрагивала, но ощущение огромности истаивало, как рыхлая снежная гора под лучами жаркого солнца. Осталась мысль, ее старался не потерять, а теперь мой мозг, привыкший к работе, поворачивал со всех сторон еще одну пугающую идею, возникшую из первой: тело моего разумоносителя – такой же муравейник! Или человечество, назови как хочешь. Все эти кровеносные шарики, лейкоциты, нервные клетки, клетки костяные и соединительные и все-все –

это тоже целый мир, который, может быть, совсем не сознает своего единства! Каждый лейкоцит работает сам по себе, знает свои обязанности, живет отведенный ему срок жизни: неделю или полторы, а если кому удается прожить две, того считают долгожителем. А клетки, скажем, кости – это что-то вроде медленно растущих огромных деревьев, где процессы текут медленно. А то и вроде гор и скал, что меняются еще медленнее.

И еще одна мысль всплыла, настолько дикая, что неделю назад я запинал бы ее с великим презрением, как нарушающую мое мировоззрение трезвого и скептически мыслящего человека.

Маринка права: почему именно муравьи? Почему не собака или кошка? Сам ли я решился завести этих шестиногих, или же нечто побудило меня… нечто настолько тонкое, неуловимое моими чувствами, как не улавливаю, к примеру, проходящие сквозь мое тело радиоволны?

Не была ли это подсказка извне?

Или изнутри?

Маринка пила кофе деликатно, но быстрыми частыми глотками. Она знала, что кофе вреден, что от горячего – рак гортани, но рак будет или нет, а вот морщинки у глаз уже появляются, с ними бороться нужнее. Глаза следили за моим лицом неотрывно. Огромный бутерброд ухомякала, нимало не заботясь о будущем фигуры, поднялась:

– Ладно, побегу. Звони, если что.

– Если что? – не понял я.

– Если понадоблюсь, – ответила она без улыбки. – С тобой что-то творится. Не знаю, но у меня тревожное предчувствие. Ты знаешь, женщин предчувствия редко обманывают…

– Так и должно быть, – пробормотал я. – Женщины как воспроизводящие существа для вида важнее, чем мы, самцы… Вот и защищены лучше. Для вида важнее, для природы… и для чего-то еще… Гм… Для чего же… Погоди, не уходи еще.

Она уже охорашивалась перед зеркалом, вертелась так и эдак, собираясь перед выходом на улицу, как боксер перед финальным рингом. Ее красивые брови взлетели на середину лба:

– Тебе надо помыслить, а Господь Бог дал человеку крови ровно столько, чтобы он мог наполнить ею либо мозг, либо…

– Мог бы и не скупиться, – ответил я. – Но чтобы хорошо работал мозг, надо приглушить инстинкты.

Она задорно улыбнулась зеркалу:

– А ты не мог бы… как средневековые монахи? Годами воздерживались, умерщвляли плоть!

– Могу, – согласился я. – Но есть способ проще.

Она уже смеялась:

– Бросить инстинктам кусок мяса, чтобы заткнулись?.. Хорош способ! Выходит, ты меня назвал куском мяса?.. Ах, если мясо, то я корова?.. Ах, если корова, то я толстая?.. Если толстая, значит – жирная?.. А жирная – некрасивая и противная?

Я схватил ее в охапку и потащил к постели. Разумоносители этой планеты спариваться могут круглый год, но в летний период активность

резко возрастает, чтобы не упустить возможность благоприятной мутации. Сейчас солнечные дни, воздух прогрет так, что плавится асфальт, и гормональное давление вторгалось в работу мысли, отвлекало, властно требовало направить силы на самое главное, из чего возникла жизнь: размножение!

Могучий инстинкт победить трудно, но обмануть проще пареной репы. Вскоре этот дурак решил, что успешно отправил триста миллионов зародышей жизни, все они прорастут – размечтался! – а Маринка даже не предохраняется: опасный период кончился три дня тому, лежала раскрасневшаяся, разогретая и с медленно бледнеющими отпечатками моих хищных пальцев на нежном теле.

Мгновенно протрезвевший, я все еще продолжал сжимать ее в объятиях, это идет уже от воспитания, но Маринка ткнула большим пальцем в бок:

– Слезай, слезай!.. Это у Марты затухает по длинной амплитуде, а у меня почти как у мужчин – сразу.

Я с облегчением отвалился, опустошенный настолько, что, как лосось после нереста, готов был спокойно помереть: ведь уже продлил себя во множестве икринок, но тут же другой инстинкт, который заботится и о будущем этих икринок, о их безопасности и прорастании во взрослых особей, напомнил, что умирать еще нельзя, как нельзя и давать пожрать себя этой самке.

Я пробормотал:

– Вы и с Мартой?.. На тебя бы не подумал.

– Ты занимался, – отпарировала она. – Она рассказала во всех подробностях. И с такими красками, такими деталями!

– Врет, – буркнул я. – Но спасибо, что поделилась информацией. А то у Марты комплексы: не понять, что в ней происходит. На прямые вопросы не отвечает. Кофе будешь?

Она вскочила, бодренько прошлась голенькая по комнате, ладная и налитая сладким соком, абсолютно юная и цветущая, несмотря на видимые только ей морщинки.

– Я от твоего кофе скоро лопну, – заявила она. – Почему у тебя даже молока нет? Или сока?.. Я уже который день веду здоровый образ жизни.

– Молоко киснет.

– Даже пастеризованное?

– Позавчера гроза была, – напомнил я. – Ты же знаешь, как сверкнет да бабахнет – молоко свертывается. А кофию – хоть бы что.

– Ладно, – сказала она милостиво, – лежи. У меня дома собака негуляная. Позвони, когда снова внизу давление почувствуешь. Может быть, помогу разгрузиться. Хотя, с другой стороны… может быть, и нет.

Одевалась легко и грациозно перед окном, то-то в доме напротив поблескивает, словно солнце отражается в стеклах бинокля. Я лежал, весь – расслабленное мясо, но с очищенным мозгом, без вопящих инстинктов.

– Что это с ними?

В цветочном горшке из норок робко вылезали непривычно крылатые муравьи. Зато обычные, которые зовутся рабочими и солдатами, вообще выбегали, сломя голову, суетились. Выползла первая молоденькая самочка. Впятеро крупнее рабочих, вдвое – поджарых самцов, она настороженно подрагивала блестящими крылышками, робко осматривалась, припав к земле возле норки. В комнате тихо, а так бы движение воздуха вспугнуло, загнало в родные темные норы.