Я знаю, кто убил Лору Палмер

Баюн София

— Ты его жена? — Зажигалка с щелчком выплюнула рыжий огонек.

— Мы… вместе. Не говорите об этом с Виктором. У него были особенные… — что-то хрустнуло, сломалось в ее голосе. — Отношения с той женщиной. Он не любит ее вспоминать.

— У нас тоже были особенные отношения. Я ей обещал, что ее не убьют, — мрачно сказал Яр.

— А вот нечего разбрасываться такими обещаниями. И я не шучу. Хотите драм всяких и про Мари с кем-то поговорить — идите к его сестре, ей все равно нечем заняться. А нас оставьте в покое.

…

Все же удивительно, как все меняется,

когда в твоей жизни появляется пистолет. В жизни Валерии Редской пистолет появился много лет назад, и она могла с уверенностью сказать, что ни давно покинувшая ее мать, ни брат, с которым ее разлучили в детстве, ни брат, который вернулся к ней, ни один любовник и ни один друг не оставляли в ее жизни такого важного следа, как этот пистолет. Лера презирала мать, ненавидела брата, с трудом вспоминала, как там зовут парнишку, с которым она спит в последние полгода, но вот пистолет она любила. Как другие любят памятные тряпки, украшения, домашних питомцев — что там еще любят нормальные люди?

В пустой белой квартире, где она жила, было так мало цветных акцентов. Когда-то ремонт делал ее брат, и Лера, которая в то время любила Виктора, поверила, что тоже любит белый цвет. Белая штукатурка на стенах, кремово-белый паркет, шторы в оттенке «айвори» и скатерть цвета слоновой кости на белоснежном столе, на котором полагалось расставлять белоснежные чашки. Она ничего не переделывала, но упрямо цеплялась за кусок темноты, вплавленной в металл. Черный акцент в белом доме — когда Лера напивалась, ей казалось, что это очень красиво.

Дуло пистолета было холодным, а рукоять — теплой. Если сесть за стол, упереть дуло в подбородок и гладить кончиками пальцев спусковой крючок дуло согреется, а рукоять остынет.

В черноте пистолета жила голодная, ледяная чернота. Можно было напоить ее теплом рук, но чернота была ненасытной. Стоило убрать руку — металл снова становился холодным.

А там, внутри, жили восемь голодных ледяных патронов. Иногда ей казалось, что они ворочаются где-то в рукояти, словно потревоженные насекомые. Они хотели согреться. Они хотели жрать. Мгновение — один из них вылетит, клюнет мягкий подбородок, прошьет череп насквозь и выйдет из затылка, уже горячий, сытый и мертвый. Вот такой мотылек.

Если бы кто-то сказал Валерии Редской, что от пистолета нужно избавиться, она послала бы этого человека к черту. Если бы кто-то сказал, что нужно перестать каждый вечер класть подбородок на дуло заряженного, снятого с предохранителя пистолета, она бы и его с удовольствием послала.

Как раз сегодня один такой приходил. Сука. Отчитывал. Пистолет она никак в реку не выбросит, еду не покупает, даже кофе не варит, а разводит порошок в кипятке. Этого человека бесполезно было посылать к черту. Менять замки, вызывать полицию, скандалить, рыдать и просить исчезнуть, сдохнуть наконец и оставить, оставить ее в покое!

Бесполезно. Все было бесполезно. Он приходил и смотрел глазами, которые должны быть глазами ее брата. Говорил его голосом, поправлял его волосы и вешал на крючок в прихожей его пальто. Лера давно не считала его своим братом. Каждый

раз, когда он приходил, она жалела, что снова не сбежала, не уехала из этой проклятой квартиры. Каждый раз жалела, что снова слушает его голос, что снова открывает ему дверь и позволяет ему оставлять в холодильнике продукты, а взамен забирать у нее бутылки и таблетки.

Тварь. Любимый братик, поганая белобрысая тварь, никак не пропадет из ее жизни. То, что сожрало ее брата и теперь притворялось им.

Она коротко всхлипнула и погладила спусковой крючок. Однажды рука у нее дрогнет и дурацкая история наконец-то закончится. Лера заботилась о том, чтобы рука у нее однажды дрогнула — она не начинала этот ритуал без заботливо влитого в себя стакана коньяка, запитого бутылкой шампанского и парой рюмок абсента. Но стоило ей притронуться к оружию, как от руки словно становились чужими — пропадала дрожь, движения становились скупыми и четкими. Лере оставалось только таращиться в стену и думать, как будут смотреться алые брызги на белоснежном потолке. Интересно, сложатся ли они в правильный рисунок?

А может, у нее появился еще один шанс умереть. Лера положила пистолет и прикрыла глаза. Темные глаза, словно в них тоже поселилась тьма из голодного дула, а так жаль, что темные. Лучше бы белые, как у ее брата, так было бы честнее.

И наконец-то умереть было бы честнее. Может, этот человек, который уже вторую неделю за ней следит, все-таки убьет ее?

Она улыбнулась и прижала к разгоряченным щекам кончики пальцев.

Да, он точно за ней следил — огромный мужик, бородатый, волосы русые в хвост завязаны. Взгляд у него был тяжелый и злой, словно весь этот человек был из милосердной пистолетной тьмы. Какой хороший мужик, вот бы еще он порешительнее был — ходит кругами, пялится, только зубами не щелкает. А надо-то всего лишь подойти, руку на плечо положить, сказать, какого он там хрена от нее хочет, а потом этой рукой голову ей оторвать. Лера почему-то была уверена, что он не то что одной рукой справится, ему двух пальцев хватит.

Она фыркнула, а потом медленно подняла пистолет, щелкнула по рукояти. Хихикнула в ощерившееся дуло, развернулась и выстрелила в стену.

Выстрел отзвучал, а грохот почему-то не прекращался.

…

Яр раньше не пробовал вышибать чужие двери. Он вообще-то считал себя приличным человеком, даже с кастетом больше по подворотням не шлялся и людей в контейнерах не закапывал. Но из квартиры, в которую он только что собирался постучать, раздался выстрел. И дверь почему-то распахнулась.

— Да что ты за мудак, мне во всем этом протраханном сарае только дверь и нравилась!

Яр стоял в дверях, глядя сверху вниз на перекошенную от злости девчонку в мужской рубашке и пистолетом Макарова в трясущихся руках. И думал, что после Яны его уже ничего не удивляет, но у Яны хотя бы пистолета не было.

— Кого убивала? — спокойно спросил он, поправляя дверь.

— Стену.

— И как, попала?

Она пожала плечами. Руки у нее все еще тряслись, и это было нехорошо.

— Тебя стучаться не учили?