Яблоко Невтона
Шрифт:
Но здесь-то Ползунов и присмотрел товары, кои значились в заказном реестре: и парусное полотно, равендук суровый, и тонкое фламандское… Промедлять не стал, ограничиваясь поглядками, а тотчас и закупил все сполна — восемьсот тридцать аршин парусного да более пятисот фламандского. Нанял извозчика ломового — и перебросил товар на гостиный двор, уложив тюки в сарае.
Теперь оставалось дело за малым — сыскать деревянные роспуски без кибиток, с окованными колесами, седла, узды и прочую сбрую… Но можно не сомневаться — все будет закуплено. Ползунов тем и отличался, что всякое дело, большое и малое, неукоснительно доводил до конца, стараясь и выполнить его наилучшим образом.
Порадовал он и Пелагею, купив ей в подарок на троицын день чудный гарусный полушалок с кистями. И Пелагея, взяв его в руки, вспыхнула изумленно — дорог не столько подарок, сколько приятно само внимание, — бережно развернула, накинув на плечи, и глянула в зеркало:
— Ой, как мне нравится!
Доволен и Ползунов остался. Приобнял Пелагею, ощущая пальцами текучую мягкость гарусной ткани, и тихо сказал:
— Вот и носи на здоровье. Нынче в Сибири такие в обычае.
— Правда? — вскинула голову и засмеялась. — Ну вот, еще и до Сибири не доехали, а я уже сибирячка.
— Доедем, — пообещал он и, наклонившись, прильнул губами к ее уху, горячо прошептав: — Люблю тебя! Так люблю, что сил никаких…
— И ты мне мил, — впервые она призналась, зажмурилась от волнения, и голову прислонила к его плечу. — Господи, как все повернулось! Ох, унтер-шихтмейстер, увози ты меня… увози поскорее в свою Сибирь!..
Два месяца пролетели — как два дня. В середине августа жара спала, а ночами уже и холодком потягивало. Давно отцвела синель, но запах ее как будто все еще держался, растворившись в самом воздухе.
И все было готово к дальней дороге — улажены все дела, все необходимое закуплено, упаковано. Однако дня за три до отъезда Ползунов решился и еще на одну покупку, столь негаданную и скороспешную, что удивил не только Пелагею, но даже и всезнающего, вездесущего Ширмана.
А вышло так. Сведав от одного знакомого (за два месяца и таковые завелись), что в городе Керинске, под Москвой, некий подканцелярист Токорев может устроить купчую, Ползунов, никому не сказавшись, однажды утречком выехал на извозчике в тот неведомый городок. И названного подканцеляриста разыскал без особых трудов — Керинск столь невелик, что все там друг друга знают. И с купчей уладилось тоже легко. Вечером Ползунов воротился в Москву, на гостиный двор, и, разыскав Пелагею, весело доложил:
— А вот и мы, с вашего дозволения!
Пелагея смотрела на него, сияющего неведомо от какой удачи, и ничего не могла понять. Перевела взгляд на стоявшего рядом с ним худенького востроносого мальчика лет десяти-одиннадцати, конопатенького, в картузе с кожаным козырьком — и вовсе запуталась: кто таков, откуда?
Подошел капитан Ширман, строгий непривычно и трезвый, как стеклышко, и тоже удивленно посмотрел на мальчика:
— А это что за добрый молодец?
— А это Ермолай Яковлев, с вашего позволения, — отвечал Ползунов, посмеиваясь, — наш казачок. Он вместе с нами поедет в Сибирь, — и, взяв мальчика за плечо, легонько подвинул вперед, как бы выставляя напоказ и обращаясь к нему: — Вот, Ермолай, твоя хозяйка, Пелагея Ивановна, будешь служить под ее началом.
Мальчик, зыркнув живыми острыми глазами, проворно снял картуз и поклонился низко:
— Здравствуйте, барыня.
Пелагея охнула, заметно смутившись, столь непривычным для нее оказалось такое обращение, потянулась было к мальчику, чтобы погладить рыжие вихры, но тут же и отвела, опустила руку, будто кто изнутри подсказал не делать этого, а держать казачка на почтительном расстоянии, как и подобает барыне…
Позже, оставшись наедине с Ползуновым, осторожно спросила:
— А может, с казачком-то поспешил? Обойдемся. Слава Богу, и свои руки имеются, — показала, так и эдак повернув белые аккуратные ладони, и шутливо добавила. — А то и вправду барыней стану.
— Своих рук на все не хватит, — твердо сказал, будто поставил точку, Ползунов, давая понять, что решения своего не изменит.
И Ширман, выбрав момент, с ехидцей подковырнул:
— Ну что ж, унтер-шихтмейстер, поздравляю с покупкой! Становишься ты, сударь, не только семьянином, но и владельцем душ.
— Каких душ? — нахмурился Ползунов. — Казачок, что ли?
— Лиха беда начало! — язвил капитан. — И сколько ты за него отвалил?
— Сколько надо — столько и заплатил. Тебе зачем это знать?
— А все же? Любопытно. И что ты из этого делаешь секрет?
— Да никакого секрета я не делаю, — помедлив, сказал. — Двадцать рублей. Что еще скажешь?
— А что сказать? Недорого. Нет, в самом деле! — вскинулся Ширман, хитро щурясь. — Если картина с Петром Великим обошлась тебе в десять рублей, а ведро царской водки ныне стоит рубль девяносто… Нет, господин унтер-шихтмейстер, ты не прогадал.
— Да будет тебе, — пресек его Ползунов. — Хватит зубоскалить. Дело серьезное. И казачка я купил не из прихоти, сам понимаешь. Когда был один — и в голову такое не приходило. А теперь… Давай-ка лучше подумаем, что еще надобно сделать перед отъездом.
— Давай подумаем, — примирительно согласился Ширман. И тотчас, почти и не думая, предложил: — А не заглянуть ли нам в трактир? Выпьем на посошок. Дорога предстоит дальняя. Отведаем флиссингенских устриц — и прости-прощай, Москва! А что, Иван Иванович, — вскинул голову, плутовато посмеиваясь, — хорошо провели время, незряшной вышла поездка?
— Думаю, что незряшной, — серьезно сказал Ползунов. И мысленно подтвердил, соглашаясь: и вправду, незряшной.
Август 1758 года, сухой и пыльный, был на исходе, когда сибирский обоз выехал из Москвы, двинувшись в обратный путь. И лишь спустя два месяца, в конце октября, как раз ко второму зазимку, достиг Барнаула.
7
Несколько дней после приезда ушло на хлопотные отчеты, сдачу товаров, закупленных для завода, а потом и на обустройство семьи. Спасибо Хлопину, давнему приятелю, освободил он Ползунова от излишних забот. Дом преуспевающего канцеляриста находился неподалеку от горного правления, на Иркутской линии, был крепко срублен, просторен, и Дмитрий предложил Ползунову не ломать голову над приисканием жилья, а перезимовать у него. Ползунов согласился без малейшего колебания — лучшего выхода и не придумаешь. Прежде, когда он был один, этой заботой не шибко и обременял себя, довольствуясь малым: где приткнется — там и хоромы. А вот работу ставил превыше всего, можно сказать, на первый план, как ту лошадку тягловую, которую впрягают в оглобли впереди телеги, не иначе. Иначе нельзя — не получится! Но теперь-то он был не один, с женой… А жене он и сам не хотел отводить последнее место. Как же быть? «А так, — отвечал он сам себе, — чтобы семья и работа не чинили друг другу помехи, а шли рядом, в одной упряжке, как два рысака, впереди экипажа. Иначе нельзя!» — и вовсе повеселел Ползунов, радуясь найденному согласию, хотя говорить о каком-то «согласии» было пока рановато: семейная жизнь только начиналась и все ее трудности, испытания оставались еще впереди.