Яблоко. Рассказы о людях из «Багрового лепестка»

Фейбер Мишель

Двенадцать убийств, тринадцать, четырнадцать. Мистер Хитон с силою жался к Кларе, рука его направляла ее руку. Подвал наполнялся, точно в бреду, безумными звуками: тяжким дыханием, визгом и скрежетом коготков обреченных на смерть крыс, дробным перестуком собачьих лап, хриплыми вскриками «Да!» и «Давай!».

Все закончилось слишком быстро. Робби метнулся к последней крысе и, щелкнув зубами, переломил ей хребет. Поднялся громовый крик, хронометрист выбросил в воздух кулак. Клара, хватая ртом воздух, обмякла, припав к ободку арены, в железную полосу которого она впивалась, как поняла только теперь, всеми десятью пальцами.

После этого все как-то изгадилось. Нет, дело было не в крови или слюне (Робби оказался

псом на редкость опрятным), нет, просто зрители принялись препираться насчет того, так ли уж мертвы некоторые из крыс. Кто-то выудил с арены один жалкий образчик и положил его на пол, к ногам разгоряченных мужчин. Один из них утверждал, что у крысы этой всего лишь переломлен хребет, оттого она и неподвижна, хоть на самом деле жива: он, дескать, видел, как она давилась воздухом. Другой наступил ей на хвост, заявив, что если в ней теплится жизнь, боль должна породить хоть какую-то реакцию. Реакции не было. С арены вытащили еще одну спорную крысу, предположительно пойманную на попытке вздохнуть. Обмякшая и беспамятная, она, тем не менее, выглядела на удивленье живой: животик ее так и ходил ходуном. Двое сделавших ставки против Робби мужчин твердили, что свою норму крыс он не перебил. Еще один предложил возобновить схватку, пусть даже на пару секунд, — пусть Робби, сколько бы времени это ни заняло, убьет свою последнюю крысу, — а двое ни с чем не согласных запротестовали, говоря, что бесчувственную-то крысу он и за половину секунды прикончит, а должен был исполнить всю работу с первого раза. В конце концов, крысолов, который во все время их спора философически вглядывался в предмет его, вдруг наклонился к крысе и ножом вспорол ей живот. И всем открылось жутковатое зрелище: мешанина поблескивавших, точно сосиски, зародышевых мешочков, в каждом из коих корчилось по крысенку, уже поросшему шерсткой, почти готовому начать самостоятельную жизнь.

— Может, подыщем щеночка, пусть поучится ремеслу? — пошутил крысолов и все снова повесели.

За одним исключением. Мистер Хитон покинул «Отдых путника» еще до выступления Лопси-Лу. Он сослался на расстройство желудка, да и вправду, выглядел мистер Хитон ужасно, лицо его шло пятнами — белыми, точно кость, и красными, как ростбиф. Друзья-спортсмены его возражали, уговаривая мистера Хитона остаться: Робби был чемпионом, и после попытки Лопси-Лу наверняка получил бы еще одну. Владелец Лопси-Лу намеками дал понять, что внезапное недомогание мистера Хитона может указывать на то, что победа, которая и так уж была у него кармане, куда важней для него, чем честное состязание двух благородных собак. Но мистер Хитон был непреклонен. Пищеварение его, настаивал он, никуда не годится. И он нисколько не удивится, если какой-нибудь час спустя окажется прикованным к постели.

Не сказав друг дружке ни слова, мистер Хитон и Клара бок о бок вышли из паба. Мистер Хитон сразу же остановил кеб, и Клара на миг испугалась, что он уедет, оставив ее стоять на панели. Однако мистер Хитон распахнул перед нею дверь кабинки и подождал, когда она заберется внутрь.

— Вы нарушили слово, — сказал он, едва они уселись, а экипаж тронулся с места.

— Я обо всем забыла, сэр, — ответила Клара.

— Но я же вам напоминал, — сказал мистер Хитон. — Дважды.

— Я не могла оторвать глаз от собаки и крыс, сэр. Ведь я видела это впервые.

Он тяжко вздохнул, уставился в окно. Близилась ночь. Приказчики спешили по домам. Фонарщик занимался тем, что могло показаться гимнастикой, разминая спину и руки перед тем, как приступить к исполненью своей задачи.

— Простите, сэр, — попросила Клара. Она надеялась, что мистер Хитон — слишком джентльмен, чтобы потребовать назад свои десять шиллингов, но считала при этом, что и искреннее раскаяние выказать тоже невредно, пусть он пожалеет ее.

— Что сделано — сделано, — отозвался он голосом полным горькой печали. Казалось, что он удаляется в собственный мир, в места, в которые вход открыт лишь для него. И Клару это привело в замешательство, которое не было бы большим, если б он громко отчитал ее прямо на улице.

— Простите, сэр, — повторила она, украдкой поглядывая на мистера Хитона, пытаясь понять, не смягчился ли он. Он, кажется, ее не услышал.

Кеб влился в поток экипажей, которые направлялись к Вестминстеру, прогромыхал по мосту, миновал Парламент. Высокие здания заслоняли собою солнце, убыстряя приход ночи. Мистер Хитон расстегнул пальто, затем сюртук, достал из внутреннего кармана жестянку с табаком. Свернул сигарету, закурил ее. И, сделав затяжку, очень долгую, как показалось Кларе, откинул голову назад, к стенке кабины. Тогда-то Клара и увидела глубокий шрам, который тянулся под самым его подбородком почти от уха до уха. Совершенный, без малого, полукруг, нарушаемый лишь выпуклостью адамова яблока. Этот шрам окружали, подчеркивая его, другие — мелкие белые крестики, оставшиеся там, где проходила грубо сшивавшая распоротую плоть игла. Выглядели они так, точно на месте их были когда-то пришиты пуговки, незаметно оторвавшиеся и опавшие.

— Что с вами было, сэр? — спросила Клара.

Мистер Хитон выдохнул дым — так, что тот повис, окутав его голову, точно туман. И уставился в потолок поблескивавшими, налитыми кровью глазами.

— Было? — отсутствующе пробормотал он.

— Ведь кто-то поранил вас, сэр? — Клара указала на его шею, почти притронулась к ней. Он улыбнулся, но не ответил.

— Грабители, сэр?

Он опять улыбнулся:

— Можно назвать их и так.

И он снова втянул в себя дым — так глубоко, как только можно, заставив сигарету неистово вспыхнуть во мраке кабинки.

Хэнсом катил себе, погромыхивая. За окном, тем, что с ее стороны, Клара различала приметные строения, которые знала по той, ушедшей без возврата поре ее жизни, в которую встречалась в чайной вокзала Чаринг-Кросс с горничной из другого приличного дома, Сайнид, так ее звали. До возвращения в Сент-Джайлс времени оставалось уже немного, и Клара принялась репетировать слова, которые скажет, прощаясь с мистером Хитоном, размышлять о том, принять ли ей тон легкомысленный или надменный, сумеет ли третье ее извинение растопить холодность, овладевшую им, или удастся выгадать что-то на том искреннем раскаянии, какое она уже ему показала; предложить ли ему проделать все то же еще через месяц — даже при искреннем ее желании, чтобы он никогда больше не попадался ей на глаза. И именно в миг, когда Клара с головой ушла в размышления о том, не умнее ли всего будет легонько чмокнуть его в щеку перед тем, как она быстрой пробежкой устремится к свободе, мистер Хитон заговорил снова.

— Я сражался в битве при перевале Пейвар.

— Какой ужас, сэр. Это в Индии?

— В Афганистане.

Что это за место такое, Клара не знала, ни разу о нем не слышала. Конечно, образование она получила ничтожное, а после сразу стала служанкой, что же до хозяйки ее, та и вовсе ничего и ни в чем не смыслила. Клара попыталась припомнить — может быть, мистер Уильям Рэкхэм, супруг хозяйки, высказывал в ее присутствии некие содержательные мнения об Афганистане. Но одна только мысль об этом напыщенном пустозвоне, который уволил ее, снабдив убийственным рекомендательным письмом, столь ядовитым, что она потратила больше трех лет, пытаясь найти с его помощью приличное место, — пока не занялась нынешним ее ремеслом, — приводила Клару в ярость, от которой она становилась глухой, немой и слепой.

— Я мало что смыслю в истории, сэр.

Мистер Хитон щелчком выбросил сигарету в окно.

— Собственно говоря, эта битва произошла в прошлом году, — и он, повернувшись к ней, приблизил свое лицо к ее, словно пытаясь определить, впервые за время их знакомства, насколько она желанна, как женщина. — Вы ведь считаете меня стариком, верно? А я, готов побиться об заклад, моложе вас.

— Я бы биться с вами об заклад не решилась, сэр.

Он оторвал от нее взгляд и снова обмяк на сиденье.