Яблоко

— Я должен от него отделаться, — проговорил сидевший в углу купэ человек, неожиданно нарушая молчание.

М-р Хинклиф [1] плохо расслышал и поднял голову. Он поглощён был восторженным созерцанием привязанной к его портплэду [2] форменной фуражки, видимого и осязаемого знака только что полученной им должности в колледже — поглощён был восторженной оценкой красот фуражки и приятными мечтами, которые она пробуждала в нём. Ибо м-р Хинклиф только что выдержал испытание при Лондонском университете и ехал, чтобы занять место младшего помощника в начальной школе в Холмвуде — положение весьма почтенное. Он воззрился на

— А почему бы не отдать его кому-нибудь? — спросил тот. — Отдать? В самом деле, отчего бы и не отдать?

Это был высокий, тёмноволосый мужчина, с загорелым, но бледным лицом. Он сидел, скрестив руки на груди и протянув ноги на противоположное сидение. Не отрывая глаз от кончиков ботинок, он пощипывал опущенный книзу чёрный ус.

— Отчего бы не отдать? — повторил он ещё раз.

М-р Хинклиф кашлянул. Незнакомец поднял глаза — странные, тёмно-серые глаза — и с минуту невидящим взором смотрел на м-ра Хинклифа. Потом лицо его оживилось.

— Да, — медленно произнёс он. — Отдать — и делу конец.

— Боюсь, я не совсем понимаю вас, — отозвался м-р Хинклиф и снова кашлянул.

— Не совсем понимаете меня? — совершенно машинально повторил незнакомец, переводя свои необыкновенные глаза с м-ра Хинклифа на портплэд с нарочито демонстрируемой фуражкой и обратно на смущённое лицо м-ра Хинклифа.

— Вы так лаконичны, — оправдывался м-р Хинклиф.

— А почему бы мне и не быть лаконичным? — переспросил незнакомец, продолжая думать о своём. — Вы — по научной части? — повернулся он к м-ру Хинклифу.

— Я — из Лондонского университета, — с нескрываемой гордостью ответил м-р Хинклиф и нервно пощупал свой галстук.

— Стало быть — в погоне за знанием, — сказал незнакомец и, неожиданно спустив ноги на пол, упёрся руками в колени и уставился на м-ра Хинклифа, словно никогда не видал человека, занимающегося наукой. — Да, — повторил он и помахал указательным пальцем. Потом поднялся, достал из сетки чемодан и раскрыл его. Молча вынув оттуда что-то круглое и завёрнутое несколько раз в серебряную бумагу, он осторожно развернул и протянул м-ру Хинклифу… маленький, гладкокожий, золотисто-жёлтый плод.

М-р Хинклиф широко раскрыл глаза и разинул рот. Он не сделал никакой попытки взять протянутый предмет, хотя незнакомец на это как будто рассчитывал.

— Это, — начал странный незнакомец, очень медленно произнося слова, — яблоко с Древа Познания. Взгляните — маленькое и яркое, и чудесное — Познание, — и я отдаю его вам.

Рассудок м-ра Хинклифа с минуту мучительно работал, но вдруг всё объясняющая мысль: «Сумасшедший!» — вспыхнула в мозгу и осветила создавшееся положение. С сумасшедшими надо соглашаться. Он слегка склонил голову на бок.

— Яблоко с Древа Познания, вот что! — проговорил он, тонко притворяясь заинтересованным, и посмотрел на своего собеседника. — Но отчего бы вам самому не съесть его? И как оно попало к вам в руки?

— Оно у меня уже третий месяц. Оно не портится, — всегда такое же красивое и гладкое, и спелое, и желанное, каким вы видите его сейчас. — Он опустил руку на колено и, задумавшись, смотрел на яблоко. Потом снова стал заворачивать его в бумагу, как бы отказавшись от мысли отдать его.

— Но как оно досталось вам? — задал опять вопрос м-р Хинклиф. — И почему вы знаете, что это в самом деле плод с того Древа?

— Я купил его, — начал незнакомец, — три месяца тому назад, — за глоток воды и корочку хлеба. Мне отдал его — за то, что я спас ему жизнь, — один армянин. Что за дивная страна! Первейшая из всех стран! Страна, где и по сей день цел ковчег Ноя, погребённый в ледниках Арарата. Человек, о котором я говорю, вместе с другими бежал от напавших на них курдов, — и забрёл в пустынное место в горах — место, куда обычно не добирается человек. Спасаясь от погони, они вышли среди горных вершин на склон, поросший зелёной, острой, как лезвие ножа, травой, которая безжалостно резала и хлестала. Но курды гнались за ними по пятам, и ничего не оставалось, как войти в траву. Хуже всего было то, что тропинки, которые они прокладывали ценою своей крови, облегчали путь преследователям. Беглецы были все перебиты, за исключением этого армянина и ещё одного. Он слышал вопли и крики своих друзей и шорох травы под ногами курдов, — трава была высокая, выше роста человеческого. Потом — опять крики — и всё затихло. Он замер, не понимая в чём дело; снова побежал, израненный и окровавленный, пока не добрался до каменного обрыва над пропастью; тогда, обернувшись, он увидал, что трава охвачена огнём и дым отделяет его от врагов.

Незнакомец приостановился.

— И что же? — спросил м-р Хинклиф. — И что же?

— Он лежал истерзанный, истекая кровью, — кровь лилась из порезов от острой травы, — а камни, на которых он лежал, горели в лучах заходящего солнца, всё небо было как расплавленная медь, и дым от пожара плыл в его сторону. Он не решался оставаться там. Не смерть, а мучения были страшны! Вдали, по ту сторону дымовой завесы, продолжали раздаваться крики и вопли. Женские вопли. Он пополз среди скал по ущелью, поросшему кустами и высохшими ветками, которые кололись, как шипы, скрытые в листве, — и так полз, пока не скрылся, наконец, в складках одного гребня. Там он встретил ещё одного, тоже спасшегося — это был пастух. На их взгляд, холод и голод, и жажда, если сравнивать с курдами, — пустяки. Поэтому они взяли направление на горные вершины — в снега и льды. И бродили там целых три дня.

На третий день им был видение. Мне думается, с голодными это случается часто. Только вот… этот плод. — Он поднял вверх завёрнутый шарик. — Кроме того, я слыхал кое-что в этом роде от других горцев, знавших ту же легенду. Однажды под вечер, когда разгорались звёзды, путники спустились по гладким камням в большую тёмную долину, вокруг которой росли странные, искривлённые деревья, а на этих деревьях висели маленькие шарики, как круглые светлячки, странные, шарообразные, жёлтые огоньки.

Внезапно, на расстоянии многих миль, внизу, в долине, загорелось золотое пламя, которое стало медленно продвигаться вперёд, вверх по долине. На фоне его резко выделялись чёрные силуэты деревьев, а все склоны вокруг и фигуры двух людей облились расплавленным золотом. И так как они знали легенду этих гор, они поняли тотчас, что пришли они в Эдем или к преддверью Эдема и, как подкошенные, упали ниц.

Когда они решились поднять глаза, долина была погружена во мрак, но не надолго — снова появился тот же свет — как бы горящего янтаря.

Увидев это, пастух вскочил на ноги и бросился бежать вниз, навстречу огню, но его спутник был труслив и не последовал за ним. Он стоял, поражённый и испуганный, глядя на то, как уменьшается расстояние между его товарищем и надвигающимся пламенем. А как только пастух двинулся с места, послышался грохот, подобный раскатам грома, и шум невидимых крыльев… Тут человека, который потом дал мне плод, охватил ужас, и он бежал, надеясь ещё спастись. И, карабкаясь в гору, настигаемый страшными шумами, он налетел на одно из искривлённых деревьев, и спелый плод упал ему в прямо в руку. Вот этот самый плод. Вслед за тем грохот и шум крыльев пронеслись над ним. Он упал и потерял сознание, а когда пришёл в себя — то оказалось, что он лежит среди обугленных развалин собственной деревни. Я, вместе с другими, ухаживал там за ранеными. Галлюцинация? Но он всё ещё держал золотой плод с дерева в руке. Там были и другие люди, знавшие легенду и догадывавшиеся, что это был за плод. — Он помолчал. — И теперь вот он, — закончил незнакомец.