Ячейка 21
Шрифт:
Телефон лежал в сумке, перекинутой через плечо. Она услышала, как он зазвонил.
Она знала, кто звонит.
– Да?
– Алена?
– Это я.
Когда она услышала голос Лидии, ей стало жарко. В нем была боль, Алена почувствовала ее. Лидии тяжело разговаривать – но как же хорошо снова слышать ее голос!
– Где ты?
– В гавани.
– Едешь домой?
– Я ждала твоего звонка. Я знала, что ты позвонишь. Потом. Я потом поеду.
Мобильный она получила в подарок. От одного из тех, чьих лиц она не могла вспомнить. Лидия обычно брала сотенную. А сама она не хотела денег, ей нужны были вещи. Она получала вещи, а они получали «что-нибудь эдакое». Они приносили ей одежду, две пары бус, иногда – сережки. Дмитрий не имел обо всем этом никакого понятия. В том числе и о мобильном телефоне. Он был довольно новый. За него человек с незапомнившимся лицом развлекался с ними обеими одновременно. Это была Лидина идея.
– Что будешь делать?
– Когда?
– Когда вернешься домой.
– Не знаю.
– Скучаешь?
Алена затаила дыхание. Она посмотрела вниз, на колышущуюся темную воду. Клайпеда никогда не была очень уж красивым городом.
– Да. Я хочу их увидеть. Увидеть, как они выглядят. Как мы когда-то выглядели.
Она рассказала, как она бежала не оглядываясь вниз по лестнице в доме на улице Вёлунда, прочь из квартиры, которую ненавидела, из дома, который тоже ненавидела. Рассказала о долгих сутках без сна, которые она провела в городе, о том, что сейчас она хочет только одного – лечь спать. Лидия рассказала гораздо меньше. Немного о больнице, в которой они обе пару раз уже бывали. Немного о своей койке, о еде, о медсестре из Польши, которая говорила по-русски.
О ранах на спине – ничего.
– Послушай-ка…
– Да?
– Помоги мне.
Алена взглянула вниз на воду, которая успела успокоиться, и теперь на ее глади девушке видно было собственное отражение. Ноги, которыми она болтала. Рука с телефоном, который она держала у уха.
– Я помогу. А что надо сделать?
Лидия медленно дышала в трубку. Она подыскивала слова.
– Помнишь подвал?
Она помнила. Жесткий пол, тесную темноту, влажный воздух. Дмитрий запирал их там на два дня, когда к нему приезжал кто-то, кто должен был занять их постели. Он никогда не говорил им кто.
– Да. Помню.
– Сходи туда.
По воде пошла рябь от проплывшего мимо катера, и отражение исчезло.
– За мной, возможно, следят. Может, прослушивают. Я не могу так свободно расхаживать.
– Сделай это.
– Зачем?
Лидия помолчала, не ответила.
– Зачем, Лидия?
– Зачем? Чтобы это никогда не повторилось. То, что произошло. Вот зачем.
Алена встала. Она прошлась туда-сюда между двухметровыми железными столбами.
– И что я должна сделать?
– Там есть тайник. В ведре под полотенцами. Оружие. Револьвер. И семтекс.
– Семтекс?
– Пластиковая взрывчатка. И несколько запалов. В пакете.
– Откуда ты знаешь, что такое семтекс?
– Просто знаю, и все.
Алена Слюсарева слушала. Она слушала, но не слышала. Она шикнула. Но Лидия продолжала говорить, поэтому она шикнула еще раз, громче. Она шипела в трубку, пока там не воцарилась тишина.
– Я сейчас прерву связь. А ты перезвони мне через две минуты, ладно?
Катер везет на корабль провизию. За два с половиной часа. Она может на нем добраться. Деньги и все необходимое у нее в сумке. Она хотела домой. В то место, которое она называла домом. Она хотела закрыть глаза и забыть о том, что прошло три года. Так, чтобы она снова стала семнадцатилетней красавицей, которая никогда не уезжала из Клайпеды. Даже в Вильнюс.
Но это не так. И время было другим. И она сама стала другим человеком.
Телефон снова зазвонил.
– Я помогу тебе.
– Спасибо. Я тебя люблю, Алена.
Она продолжала беспокойно вышагивать между железными столбами на набережной. Туда. И обратно. Прижимая трубку к уху.
– Номер сорок семь. Маленькие цифры на двери наверху. Там еще такой висячий замочек – почти незаметный. Ведро стоит, как войдешь, сразу направо. Пистолет лежит вместе с патронами, в пакете. Взрывчатка рядом. Бери все и отправляйся на Центральный вокзал к нашей ячейке.
– Я там была вчера.
– Все цело?
Алена помедлила. Четырехугольный ящик с железной дверцей в одном из залов ожидания. В нем вся их жизнь. Ячейка 21.
– Все цело.
– Возьми оттуда видеокассету.
Кассета. Алена почти забыла о ней. Тот, без лица, все время хотел, чтобы его снимали. Тот, что однажды попросил ее заняться любовью с Лидией. Она отказалась, но тут Лидия погладила ее по щеке и сказала, что они сделают это перед его камерой, если он запишет кассету и для них тоже.
– Сейчас!
– Да. Самое время. Пустим ее в ход.
– Ты уверена?
– Совершенно уверена.
Лидия откашлялась и принялась объяснять:
– Я все обдумала, пока лежала тут. Рука болит страшно, и спину жжет, так что поспать не получилось. И я лежала и думала. Даже записала все. Потом перечитала, зачеркнула и переписала заново. Алена, да, я совершенно уверена. Надо, чтобы об этом узнали. Это не должно повториться.
Алена остановилась и посмотрела на большой голубой паром, который ждал в нескольких сотнях метров от берега. Этак она не успеет. Стало быть, не сегодня. Завтра. Он отходит в то же время. Ей всего-то и надо исчезнуть еще на одну ночь, с этим проблем возникнуть не должно.
– А потом?
– Потом приезжай сюда, ко мне. В Южную больницу. Меня охраняют, так что поговорить нам не удастся. Я приду посидеть в общем зале, там, где телевизор. Там обычно сидят еще другие пациенты. И там есть туалет. С дивана мне будет все видно, я тебя увижу. Заходи в туалет и клади все, что принесешь, в мусорку. Только в пакете, а то там может быть мокро. Пистолет, патроны, взрывчатку, видеокассету. И пару шнуров. Сможешь достать?
– Так я просто пройду мимо тебя? Не здороваясь?
– Да.
Алена Слюсарева повернулась спиной к воде и пошла в обратном направлении. Когда она вышла на дорогу, ведущую из гавани в город, задул ветер.
В городе было много народу. Туристы в отчаянии разбрелись по магазинам, пережидая дождь. Ну и слава богу. Все равно тех, что остались на улице, достаточно, чтобы среди них затеряться.
Она поехала на метро, сперва на Центральный вокзал Стокгольма. Там она открыла ячейку, взяла кассету и запихала ее в сумку. Она еще долго стояла перед открытой дверцей, глядя в темноту, где на двух полочках лежало все их имущество. Их жизнь. Их единственная жизнь. Та, что длилась три года.