Ячейка 21
Шрифт:
Гренс вошел в управление и отправился в свой кабинет. Включил допотопный магнитофон, свой музыкальный автомат, воспроизводящий через монодинамик только голос Сив Мальмквист. Эверт подпевал ей. Это была «Hello Mari Lou» из альбома «Lyckans Ost» 68-го года. Он открыл лежавшую на столе папку с материалами по Йохуму Лангу.
Он знал, что фотографии уже там.
Он внимательно, по одной, рассмотрел их: мертвый человек, лежащий на полу. Снимки безобразные – сделанные впопыхах, зернистые, при неправильном освещении, почти смазанные. Крантц и его коллеги – отличные специалисты, что правда, то правда. Но вот фотографы из них никакие. Он вздохнул, выбрал три наиболее приличных снимка и сунул их в конверт.
Так. Теперь два телефонных разговора – и он свободен.
Сперва он позвонил
Затем Гренс позвонил в прокуратору Огестаму, которого коротко поставил в известность, что врач Лиса Орстрём только что решила свидетельствовать против Йохума Ланга и уверенно опознала его как человека, который совершил убийство пациента хирургического отделения. Огестам к такому повороту был не готов и начал задавать вопросы, но Гренс перебил его и заявил, что материалы по обоим делам – Ланга и Граяускас – передаст ему при встрече, скажем, завтра утром.
Сив по-прежнему пела, и Эверт вторил ей, прохаживаясь по кабинету. «Mamma lik sin mamma» из альбома «Sadie the cleaning lady» 1968 года.
Мало кто заметил автомобиль, который остановился у подъезда дома номер три по улице Вёлунда. Он был не слишком большой, не слишком новый и ехал не слишком быстро. Сперва из машины вышел водитель, открыл заднюю дверцу, и появились две девочки шестнадцати-семнадцати лет. Обе были хорошенькие и с любопытством озирались вокруг.
Наверное, отец и две его дочери.
Девочки посмотрели на ряды одинаковых окон. Очевидно, они не жили в этом доме – разглядывали его, как будто видели впервые.
Может быть, они приехали в гости.
Мужчина запер автомобиль, и вся компания поднялась по наружной лестнице. Взявшись за ручку входной двери, он обернулся и что-то сказал. Что-то такое, отчего одна из девочек вскрикнула и заплакала. Вторая, которая казалась покрепче, обняла ее, принялась утешать и гладить по щеке, помогая идти вперед.
Он что-то еще говорил уже в подъезде, а девочка все плакала, но если бы кто и обратил внимание на эту сцену, то понять, что такого страшного сказал мужчина, было невозможно: все они были иностранцами и говорили на незнакомом языке.
А между тем он сказал, что за ними должок и поэтому сейчас он снимет с них штанишки и посвятит в таинства их новой работы, и будет посвящать, пока у них кровь оттуда не пойдет.
Но никто, кроме девочек, этого не понял.
Свен Сундквист вышел из комнаты для совещаний с пустой кассетой в руках. Он остановился у кофейного автомата и взял кофе с молоком. Он хотел взбодриться, но был осторожен: живот все еще болел от гнева.
Записи на пленке не оказалось. И он уверен, что Это не ее вина. Не Граяускас. Она все отлично спланировала, и смешно предполагать, что женщина, несколько часов владевшая ситуацией, пожелала оставить после себя пустую кассету.
Он вернулся в свой кабинет и снова позвонил Нильсу Крантцу. Тот немедленно снял трубку, но был очень занят и раздражен:
– Опять твоя гребаная пленка?
– Я только хочу знать – была она новая или нет?
– Новая?
– Ну, новая или старая?
– Старая.
– Откуда вы знаете?
– Я это знаю, потому что когда я вскрыл ее, там была пыль. Я это знаю, потому что защитные язычки сзади были сломаны. Так что тот, кто это сделал, не хотел, чтобы запись случайно стерлась.
Сундквист держал кассету в руках. Он подвинул настольную лампу поближе, чтобы ее рассмотреть. Кассета абсолютно новая и блестящая. Ни пылинки на ней нет. И язычки на месте. Он снова взялся за телефон:
– Я сейчас зайду.
– Позже. У меня нет времени.
– Я хочу, чтобы ты посмотрел на видеокассету. Еще разок. У меня тут кое-что не сходится.
Ларс Огестам не знал, что делать – плакать или смеяться. Он только что поговорил по телефону с Эвертом Гренсом, и тот заявил, что собирается предоставить ему материалы и по делу Лидии Граяускас и Бенгта Нордвалля, и по делу Хильдинга Ольдеуса, а также сразу и по Алене Слюсаревой, и по Йохуму Лангу. Две трагедии, которые объединяет только то, что обе они разыгрались в один и тот же день в одном и том же здании. Прошел почти год с тех пор, как ему впервые довелось поработать с Эвертом Гренсом. Они занимались примечательным делом об отце, который застрелил убийцу своей дочери. Огестам был тогда самым молодым прокурором во всем управлении и пожелал работать с самым сильным следователем. Вот и получил. Так он встретился со старшим следователем, комиссаром криминальной полиции Эвертом Гренсом, который был намного старше его по званию. Огестам всегда заочно им восхищался, вот теперь удалось поработать с ним бок о бок.
Их сотрудничество он проклинал сотни раз.
Гренс как будто все решил заранее и упорно не желал сотрудничать. Даже в интересах расследования он не старался держать себя в руках.
И теперь Ларс Огестам решил посмеяться над этим, так было проще. Спустя год после их первого дела ему вновь посчастливилось работать в паре с Гренсом, да еще сразу над двумя расследованиями. Несколько часов в Южной больнице творилось черт знает что, и теперь Огестам оказался втянут в эту заварушку только потому, что, оценив результаты предыдущего расследования, им снова предложили работать вместе. Курам на смех такое сотрудничество. Засуньте его себе в зад.
Огестам трясся от смеха всем своим хлипким телом. Он снял пиджак, положил ноги в начищенных до блеска черных ботинках на стол, запустил Пальцы в коротко стриженные волосы и ржал до слез.
Сотрудничество, мать вашу! Свен Сундквист стоял на улице Правительства, уставившись на небо, которому следовало быть по-летнему голубым, но оно в ответ воззрилось на него серыми мерзкими тучами. Скоро снова пойдет дождь. Он постоял так минуту. Вообще-то ему надо вернуться в управление. Но он не уверен, что сможет сделать то, что должен сделать, если все-таки туда поедет. То есть продолжить копаться в том, отчего в нем вскипает ярость и огнем жжет изнутри. Нильс Крантц, которого он сорвал прямо с осмотра места преступления (дорогущей квартиры в центре), взглянул на кассету и сразу заявил, что она не имеет ничего общего с той, которую он осматривал в морге Южной больницы. Впрочем, Свен это уже знал, но до последней минуты продолжал надеяться, что его догадка неверна. Так иногда люди надеются, что того, что есть, не существует.
Теперь он знал точно. А вернее, не знал ни черта.
Тот Эверт Гренс, которого он знал и которым восхищался, подменил вещдоки.
Тот Эверт Гренс, который был полицейским до мозга костей, причем самым честным и прямолинейным из всех.
Тут было что-то еще.
Небо по-прежнему хмурилось тучами, когда зазвонил телефон. Эверт. Свен глубоко вздохнул. Он не знал, готов ли он к этому. Нет, не готов. Пока еще не готов. Он слушал. Им снова надо в Южную больницу. К Лисе Орстрём. Эверт собирался показать ей еще кое-какие фотографий. Через несколько минут Гренс за ним заедет. Трудно было смотреть Эверту в глаза. Свен старался избегать его взгляда. Он знал, что позже все равно это сделает, все выяснит, расставит точки над «i», но не сейчас. Когда придет время. Не сейчас. Сейчас он сидел в машине рядом с ним и радовался, что можно смотреть на дорогу и на автомобиль, ехавший впереди. Они медленно продвигались по Корабельному мосту до самых Шлюзов, то и дело застревая в пробках. Свен думал о женщине, с которой им предстояло встретиться. Он все еще не пришел в себя после опознания, закончившегося полным фиаско, когда Лиса Орстрём отрицала то, что днем раньше уверенно подтверждала. Ей угрожали, это правда, и он отлично понимал ее страх. Но тут было что-то еще. Кроме страха. Тут еще и стыд. Тот самый, о котором он недавно пытался сказать Гренсу. Он понял это со всей очевидностью еще на допросе, когда она оплакивала своего брата, но в то же время не скрывала свою ненависть к нему.