Яд в крови
Шрифт:
— Я дала это кольцо монаху, чтоб он молился за моего сына. Это было сразу после того, как мы приехали в Москву. Откуда у тебя это кольцо? — тараторила женщина и крепко держала Машу за средний палец левой руки.
— Вы Лемешевы? — неожиданно дошло до Маши. — Тогда скорее поехали за Иваном. Ваш сын…
— Это мой сын, — тихо сказала Устинья. — Я точно знаю: это мой сын.
Капитан Лемешев просунул перочинный ножик в щель между двумя половинками двери и без особого труда отжал язычок замка. Маша первая вошла в квартиру
В миске посредине комнаты все так же мерцали маленькие огоньки фитилей, но женщины нигде не было. Иван спал на кровати, сложив на груди руки.
— Ян, — сказала Маша, присев на край и положив ему на лоб руку. — Проснись. Я — твоя родная сестра. Я люблю тебя, Ян. Я любила тебя всегда и знала, что ты жив. Ты должен проснуться, чтобы мы могли обнять и поцеловать друг друга. Ян, дорогой, ты должен, должен проснуться, — говорила она то, что приходило в голову, и чувствовала при этом невероятный прилив сил.
Она видела краем глаза Лемешевых и Устинью, которые были словно в столбняке. Сейчас все зависит от нее. Они ей ни чем не помогут.
— Нужно вызвать «скорую помощь», — сказал Лемешев. — Врачи знают, что делать в подобных случаях.
— Нет! — выкрикнула Маша. — Врачи ничего не знают. И потом здесь не работает телефон. Я бы давно позвонила домой, если бы работал телефон. Включите свет и погасите эти свечки. Она нарочно зажгла эти свечки, чтобы Ян спал.
Маша метнулась к выключателю, пусто щелкнувшему в темноте. Увидела в углу у зеркала большой деревянный торшер. Слава Богу, под ветхим абажуром вспыхнула яркая лампочка. В ее свете блеснули серебряные туфли на высоких каблуках и чешуйчато переливающееся длинное платье на стене.
— Мама… — вздохом вырвалось у Маши.
Лемешев накрыл миску с горящими фитилями какой-то тряпкой, и комната наполнилась чадом. Маша подскочила к кровати, схватила Ивана за плечи, со всей силы встряхнула.
— Сколько меня не было? — обернувшись, спросила она у Устиньи.
— Три дня, — ответил за Устинью Лемешев. — Я очень хорошо помню наш телефонный разговор с вашей мамой. Вы отсутствовали три дня.
— Боже мой, а мне показалось, прошла целая вечность. Хотя нет, это было как один миг. — Она снова стала трясти Ивана за плечи. — Ян, Ян, очнись. — И вдруг наклонилась и поцеловала в губы, испытав при этом странное волнение.
Веки Ивана быстро затрепетали.
— Травка кончилась, чувиха, — пробормотал он, широко раскрыл глаза и уставился на Машу. — Где ты была? Я думал, ты меня бросила. Не уходи…
Он зевнул и заснул крепким сном здорового человека.
Маша сидела на шкафу, обхватив руками коленки. Ван Гог стоял босой, в одних брюках возле шкафа и протягивал к ней руки.
— Иди сюда, цыпочка, иди к дяде. Он тебе сделает оч-чень приятно. Дядя умеет делать хорошим девочкам приятно. Дядя добрый и богатый. А ты маленькая дикарка.
— Дурак, — ответил ему сидевший неподалеку от Маши попугай. — Гога — дурак, курит табак, ходит в баню и шпокает Маню.
Ван Гог поднял с пола маленькую подушку и швырнул ею в попугая. Птица взвилась в воздух и приземлилась на макушку Машиного парика.
— Сам дурак. Ну-ка, слезь с насеста, иначе я тебя по стенке размажу.
Попугай взмахнул крыльями и поднялся в воздух, держа в когтях Машин парик.
— О, да ты, оказывается, русалка. Зачем прятать под дешевым париком такую красоту? Ну, не будь глупенькой — иди сюда.
Он встал на стул, и Маша отодвинулась к стенке.
— Не строй из себя целочку. Это сейчас не модно. Хорошая девочка должна отдать свое тело мальчику. Бутон превращается в розу, когда его смочат утренней росой. Раскрой для меня свой бутон, недотрога.
Ван Гог привстал на пальчики и попытался дотянуться до Маши. Стул качнулся и стал заваливаться вбок. Он уцепился за край шкафа, и тот рухнул с грохотом и звоном хрустальных осколков. Маша еще в полете успела схватиться за штору. Это смягчило приземление, но штора не выдержала ее тяжести и рухнула, погребя под кромешной тьмой и запахом пыли.
— Ха-ос, раз-ру-ше-ние, смерть, ха-ос, раз-ру-ше-ние, смерть! — кричал откуда-то сверху попугай.
Маша, выбравшись из-под шторы, видела, как Ван Гог встал, пиная ногами обломки шкафа, и, расправив окровавленную грудь, направился в тот угол, где затаилась она.
— Теперь ты не уйдешь от меня, маленькая баядерка! — рявкнул он. — Кровь за кровь.
Устинья всю ночь смотрела на спящего юношу и, невольно переместившись мыслями в далекие дни юности, узнавала и не узнавала в нем черты Анджея. Подчас ей вдруг начинало казаться, что он очень похож на Лемешева, хотя думать так, знала она, было чистейшим абсурдом. Под утро она тихо вышла на кухню и увидела чету Лемешевых, безмолвно сидевших друг против друга за столом.
— Спит? — спросила шепотом Амалия Альбертовна. — С ним все в порядке?
— С ним все в порядке, — ответила Устинья, присаживаясь на табуретку. — Несколько раз переворачивался с боку на бок. И пульс у него в норме.
— Маша говорит, его усыпила какая-то цыганка, ворвавшаяся в квартиру. Но это случилось трое суток назад. Что с ним произошло до этого? Если он жил весь этот месяц в Москве, почему не мог сообщить нам, что у него все в порядке? — рассуждал Лемешев. — Быть может, у него какие-то нарушения психики? Думаю, мы должны показать его хорошему специалисту и…
— Если он захочет, — сказала Устинья. — Мы не имеем права заставлять его силой.
— Но если он болен и…
— Надеюсь, все обойдется. Я смотрела на его лицо — у психически больных людей не бывает такого выражения лица, поверьте мне. Я, как-никак, в прошлом медик. Дайте ему прийти в себя и…
— Но как вы докажете, что он ваш сын? — спросила Амалия Альбертовна. — У вас есть соответствующие документы и…
— Я не собираюсь это доказывать, успокойтесь, — перебила ее Устинья. — Было бы в высшей степени глупо вырывать Яна из той среды, где он провел, можно сказать, всю жизнь. Быть может, я даже не стану говорить ему, что я…