Яд в крови
Шрифт:
— Ты видела, как у них это происходит? Я хотела пойти в медицинскую библиотеку, но мне в моем возрасте стыдно спрашивать такие книги. Так ты видела?
— Зачем мне видеть? Так же, как и у мужчины с женщиной.
— Но… — Калерия Кирилловна мялась, не в силах произнести вслух свой вопрос. Наконец выпалила, глядя в окно поверх Машиной головы: — В какое отверстие они засовывают… эту свою штуковину, ну хер свой, черт бы его побрал?
Маша даже не улыбнулась.
— В анальное отверстие, — нисколько не смутившись, сказала она.
— Батюшки! — всплеснула руками Калерия Кирилловна. — Да разве такое может быть?! — Она упала на диван в
— У царя Соломона тоже были мальчики, — все таким же бесстрастным голосом возразила Маша.
— То был нерусский царь. Ах ты Господи, позор-то какой, — бормотала Калерия Кирилловна, невольно представляя себе, как это происходит. — Ну а… ведь в заднем проходе находится… кал, — выдавила наконец она.
— Ерунда. Ставится очистительная клизма — и никаких проблем.
Калерия Кирилловна почувствовала, что близка к обмороку. Нет, такое не может присниться даже в самом кошмарном сне. И надо же случиться этому несчастью с ее племянником!
— А они… они что, по очереди это делают? Сперва один подставляет задницу, а потом другой? — расспрашивала Калерия Кирилловна, терзаемая жгучим любопытством.
— Нет, задницу подставляет Славик. У них есть активные и пассивные. Так вот, ваш Славик — «армянская королева».
— Бедный мальчик! — вырвалось у Калерии Кирилловны. — Это же, наверное, очень больно.
— Вовсе нет. Это очень приятно. Славик постоянно озабочен поиском того, кому можно было бы подставить задницу.
— Какая мерзость! — вырвалось у Калерии Кирилловны.
— Ничего подобного. Они такие же люди, как и мы. Это в тебе говорят предрассудки.
Маша даже обиделась за своего кузена и ушла к себе в комнату, хлопнув дверью и оставив Калерию Кирилловну наедине с ее мыслями.
А они были очень тревожными. Калерии Кирилловне казалось, что за подобное Славика могут не просто посадить в тюрьму, а сделать с ним что-то страшное, быть может, даже расстрелять. И она его жалела. И знала наперед, что непременно будет носить в тюрьму передачи и писать письма. Конечно, если переживет позор его разоблачения.
С тех пор она видела племянника лишь мельком. Однажды встретила возле консерватории и даже не сразу признала: Славик был в фиолетовом пиджаке и лимонного цвета брюках, к тому же отрастил волосы до плеч. В другой раз он открыл ей дверь, сказал: «Здравствуй, милая тетушка, ах, ах, как я тебе рад» — и, благоухая духами, отбыл в свою комнату. Ей показалось, будто у него подведены черным глаза и накрашены губы, но в прихожей царил вечный полумрак, и она, конечно, могла ошибиться. И тем не менее она перестала ходить в эту странную квартиру — пускай себе живут как хотят. Не дети уже. Изредка позванивала, беседуя главным образом с Машей. Однажды трубку снял какой-то мужчина (это был Серафим), и Калерия Кирилловна в страхе бросила свою. Она сама не знала, чего так испугалась.
Отныне Калерия Кирилловна от нечего делать ходила по библиотекам и изредка в кино. Дома было скучно и всегда холодно. К тому же за стеной целыми днями плакал маленький ребенок, которого соседка, уходя утром на работу, запирала в такой же мрачной и холодной, как у Калерии Кирилловны, комнате. Да и пенсия была мизерная — хватало только на питание и пару капроновых чулок в месяц, которых, в свою очередь, хватало не больше, чем на неделю. Поразмыслив немного, Калерия Кирилловна устроилась по объявлению уборщицей в Первый медицинский. Приходилось иной раз убирать и в прозекторской, где расчленяли трупы беспризорников. Сначала ей было тошно смывать сукровичные пятна, вдыхая резкий запах формалина и чего-то отвратительного своей потусторонностью. Потом она привыкла, иногда даже следила издалека за происходящим на мраморном столе под яркой лампой. Как-то подошла поближе. Оказалось совсем не страшно, зато очень интересно. Ее стали посылать мыть полы в мертвецкой — за это платили лишних пятнадцать рублей в месяц. Калерия Кирилловна поняла, что совершила роковую ошибку, став учительницей, а не врачом — как выяснилось, ее влекли к себе физиологические, а не психологические тайны человеческого существа.
Отныне она ходила на работу как на праздник.
В тот день она убирала в мертвецкой с утра. Институтский сторож Максимыч, прозванный студентами Нострадамусом за невероятные способности предсказывать настроения экзаменующих профессоров, сказал ей, что ночью привезли два свеженьких трупа, и галантно вызвался проводить на «экскурсию к жмурикам». (Он знал о невероятном любопытстве Калерии Кирилловны, другой раз вглядывающейся по нескольку минут в застывшие лица покойников.) Она отказалась — от Максимыча разило перегаром, к тому же он все время чмокал толстыми красными губами, нарушая гробовую тишину мертвецкой. Обиженно икнув, Максимыч удалился кормить свою любимую дворняжку Эскулапшу, родоначальницу чуть ли не всех бездомных собак в округе. Калерия Кирилловна, облачившись поверх пальто в длинный серый халат, бесстрашно перешагнула через порог. И с ходу опознала Славика. Он смотрел на нее удивленными голубыми глазами, которые, казалось, вот-вот вылезут из глазниц. Калерия Кирилловна охнула и опустилась на пол, больно ударившись копчиком.
Ее обнаружил тот же Максимыч и попытался оттащить от трупа Славика, который она терла мокрой половой тряпкой, приговаривая: «Ну еще чуть-чуть потерпи. Совсем капельку. Вот умница. Вот хороший мальчик». Она плюнула Максимычу в лицо и выругалась трехэтажным матом. Мат Максимыча вовсе не испугал — его испугала пена в уголках губ Калерии Кирилловны и ее безумный взгляд. Он кликнул двух студентов-третьекурсников. Вызвали неотложку из Кащенко. Всю дорогу Калерия Кирилловна твердила фамилию, имя и отчество Славика, год его рождения и адрес богдановской квартиры. Один из санитаров позвонил в милицию. Так был опознан Славик. Тело Серафима отдали на растерзание студентам.
— Ее с ними не было, — рассказывал сейчас Павловский. — В машине, потерпевшей аварию около двенадцати ночи на улице Горького четыре дня назад, находилось двое мужчин-пассажиров и водитель. Судя по всему, он был незнаком с ними, а просто подвозил за плату. Гражданин Барышников работал в том самом ресторане, где она пела вечерами. Директор и весь остальной персонал не видели ее уже четверо суток. Маша была там в последний раз, когда гуляла пьяная компания, что, разумеется, случается довольно часто, и ресторан закрыли на полчаса позже обычного. Она последнее время возвращалась домой одна, без Барышникова. Я сам прошел пешком ее предполагаемым маршрутом. — Павловский усмехнулся. — К слову, кратчайший путь пролегает под окнами нашего дома. Думаю, она ходила именно этим — кратчайшим — путем. Придется немного подождать. Кстати, проверили все психиатрические больницы и даже отделения интенсивной неврологии.
— Зачем? — изумился Иван.
— Как бы вам сказать, молодой человек… — Павловский недобро смотрел на Ивана, судорожно тискавшего в своих руках ладони его невестки. Этот новоиспеченный брат много себе позволяет. А Дима в больнице и не может проследить за своей юной и еще совсем неопытной женой. — Дело в том, что ваша… назовем ее э-э-э подругой, страдала, да и будем надеяться, все еще страдает шизофренией. Эта болезнь, как вам известно, неизлечима и непредсказуема в своем развитии и…
— Мерзавец! — воскликнул Иван, вскочил и стиснул кулаки. — Вы сами шизофреники в вашем кагебе. Нормальные люди не пойдут туда служить.