Яд в крови
Шрифт:
— Кажется, я знаю, кто она. Да, да, я знаю. Возможно, я ошибаюсь… Нет, нет, я не ошибаюсь — она Машина мать. — Он вдруг нащупал в кармане куртки какой-то листок, достал его и увидел крупно написанный карандашом номер телефона. И тут же догадался, что это телефон Устиньи. — Мне нужно позвонить. Я видел где-то телефон. Ага, вот он.
Толя снял трубку и набрал написанные на листке цифры.
Маша встала с кресла и подошла к окну. Начинался рассвет. Серый унылый свет брызгал в оконное стекло слезинками дождя. Еще вчера был мороз, сегодня наступила
Ян крепко спал на диване, заботливо укрытый пледом. Маша помнит, как Устинья, прежде чем уйти в спальню, долго стояла и смотрела на спящего сына, потом сходила за пледом и, осторожно положив его Яну на ноги, опустилась на колени и зашептала молитву на польском языке. Маша закрыла глаза. Ей казалось, она не имеет никакого права быть свидетельницей проявления любви матери к словно воскресшему из мертвых сыну — слишком это было интимно. Ей стало больно и тяжело от этого зрелища. Ее родная мать никогда, никогда не любила ее так, как любила Устинья. Но мать ни в чем не виновата. Только бы она была жива…
Сейчас Маша внезапно поняла, что матери уже нет на свете. Понимание пришло к ней не от разума и вовсе не от того, что ее нервы были напряжены до предела, а сама она настроена на самое худшее — просто она почувствовала внутри, под самыми ребрами, завихрение и холод. Потом тело стало легким и пустым, во рту появился отвратительный привкус крови. Хотелось выкрикнуть: «Этого не может быть!» — но язык не ворочался и не слушались голосовые связки. Она шагнула к дивану, чтобы растормошить Яна, но вдруг потеряла равновесие и упала на журнальный столик. «Это обморок, — успела подумать она. — Только бы ненадолго. Я должна сказать им…»
Столик рухнул, Маша ударилась затылком об пол. Стало совсем темно.
Она помнит, как ее поднял на руки вскочивший с дивана Ян. И было так хорошо на его руках, что не хотелось открывать глаза. На какое-то мгновение она забыла о страшной правде, открывшейся ей несколько минут назад. Ян подошел к дивану и хотел положить ее туда, но она едва слышно прошептала:
— Не надо. Мне так хорошо. Я люблю тебя… брат. — И простонала, вспомнив все. — Она умерла. Она умерла…
Ян сильно встряхнул Машу, и ей показалось, что голова разваливается на части.
— Прости, — сказал он, поняв по выражению ее лица, что сделал больно. Он стал ходить из угла в угол, и каждый его шаг отдавался в голове Маши острой болью, но она бы ни за что не согласилась очутиться на диване и в покое. — Умерла? Но она не может умереть… Она обещала взять меня с собой… Знаю, это безумие, но я в это верил. С ней рядом я верил в любые чудеса. Что делать? Что мне теперь делать?..
И Ян глянул на Машу глазами, полными мольбы и боли.
Она прижалась к нему всем телом и сказала:
— Не знаю. Только давай не бросать друг друга ни на минуту, ладно? Я сейчас не могу разговаривать ни с кем, кроме тебя. Ты был последним, кто любил ее. И ты был ей верен.
Ян сел в кресло. Она чувствовала, как его тело сотрясает дрожь, а из груди рвутся похожие на кашель хрипы.
— Не надо. Слышишь, Ян? Быть может, впереди нас ждет самое страшное. Но мы ни на минуту не отойдем друг от друга.
И тут раздался телефонный звонок. Маше он показался громче выстрела. Она не помнит, как схватила трубку, в которой услышала испуганный и до неузнаваемости возбужденный голос.
— Кто это? — спросил он.
— Маша. — Она все-таки узнала в последний момент Толю.
— Что-то случилось?
— Да. Эта женщина… понимаешь, она еще была жива, когда мы вошли в дом. Она… она сказала «Устинья». Я подумал, что это очень редкое имя и, быть может… Еще она сказала «Алеко» и улыбнулась. Она уже умерла. Господи, как… нет, нет, ты не должна это знать. Я теперь точно понял, это твоя мать. Маша, как хорошо, что ты дома, любимая… сестра.
После разговора с ней он принял решение, о котором сказал Никите.
— Моя сестра не должна видеть свою мать — она этого не переживет. Я спалю дом. Вместе с этим чудовищем. Думаю, он заслужил большее наказание.
— Не бери греха на душу, брат. Я сам поначалу хотел убить его, но теперь понял, что этого делать нельзя. Только Господь наш имеет право вершить над людьми суд, — уверенно сказала Никита. — Нам, грешным, это право не дано.
— Папочка, отпусти его, — громко прошептала девушка. — Ради меня — отпусти. Я, кажется, беременна. Ты… вы не должны убивать отца моего будущего ребенка.
— Но он донесет, что мы спалили его дом, — высказал предположение Толя.
— Он будет молчать — я в этом уверен. — Никита осторожно положил дочку на кушетку, взял со стола узкий кинжал с инкрустированной драгоценными камнями ручкой и быстро перерезал веревки, опутывавшие мужчину. — Уходи немедленно, иначе я за себя не отвечаю. И больше не попадайся мне на глаза. Слышишь?
…Толя переходил из комнаты в комнату, повсюду оставляя за собой огонь. Постояв несколько секунд над умершей, сорвал с окон несколько тяжелых штор и накрыл ими измученное и изуродованное тело. «Прощай», — тихо сказал он и только тогда поднес подсвечник с горящими свечами к большому кресту у стены. Он сразу занялся пламенем — древесина была пропитана какой-то вонючей жидкостью. Толя вышел через веранду во двор и, обернувшись, в последний раз посмотрел на дом, очертания которого зловеще вырисовывались на фоне ненастного предутреннего неба. Он видел пляшущие в окнах языки огня и вдруг всем существом почувствовал его очистительную силу — недаром огню поклонялись язычники. Он сейчас тоже готов был пасть на колени и молить бога огня спалить все дотла. Он никогда не расскажет Маше о том, в каких муках умирала ее мать. Огонь скроет все следы. Слава огню!
Толя повернулся и направился к лазу в заборе, возле которого его ждал Никита с Маней на руках.
— Пойдем лесом, чтобы нас никто не увидел. Твою и мою обувь я сожгу. Спасибо тебе, брат, за все. Если б не ты… — Он всхлипнул и утер нос тыльной стороной ладони. — Теперь я верю в то, что тебя на самом деле послал сам Бог.
Толя шел, повторяя про себя слова покойной. Он не должен забыть их. Он перескажет их Устинье.
Вдруг он услышал за спиной треск и невольно обернулся. Пламя уже рвалось в небо. Толя подумал о том, что и об этом тоже расскажет Устинье.