Яд в крови
Шрифт:
Пробыв десять дней дома, он снова ушел в плавание, на сей раз к берегам Африки. В день отплытия он позвонил в Москву Маше, и она — он понял это по ее голосу — чуть не расплакалась от радости. Его так и подмывало бросить все и рвануть в столицу, но он сумел себя пересилить. Это плавание показалось ему слишком длинным и очень уж спокойным, хотя их судно дважды попадало в жестокий шторм. Он больше не писал стихов, а в свободное от вахты время глядел часами в морскую даль или на звезды.
Ступив наконец на родной берег и посвятив родителям два неполных дня, Иван сорвался в Москву.
Маша была на восьмом месяце. Она открыла ему дверь и вдруг почувствовала, как лицо и шею залила
— Видишь, какая я… ужасная, — сказала она Яну, принесшему с собой, как ей показалось, романтичный запах дальних морей. — Не смотри на меня, а то разлюбишь. Но я тебе все равно очень рада. Я совсем одна — Дима на военных сборах. Пошли на кухню, — в смущении лепетала она. — У меня целый холодильник еды и всяких соков. Устинья приезжает через день с двумя полными сумками, словно я теперь обязана жевать не закрывая рта. Ты еще не был у нее?
— Я поехал с вокзала на кладбище, а потом к тебе. Я не знал, что ты…
Он замолчат и отвернулся в смущении.
— Я сама не знала, что это произойдет так скоро и неожиданно. Идиотка. — Маша усмехнулась. — Но ему я все равно буду рада. И Дима, как ни странно, рад. А ты… ты знаешь про меня и… Толю?
Она смотрела на него широко раскрытыми и будто слегка испуганными глазами.
— Да, — ответил Ян и снова отвернулся.
— Но у нас с ним все в прошлом — это стало ясно еще в мой первый приезд в Плавни. Во второй раз я поехала туда по какой-то инерции или скорее рефлексу. Как дрессированная собачка, прыгающая через горящий обруч. — Маша закурила сигарету, но вдруг, спохватившись, быстро загасила ее в пепельнице. — Но пива мне можно, — сказала она и подмигнула Яну. — Налей своей легкомысленной сестричке стаканчик пива, а сам можешь выпить «хванчкары» или чего-нибудь покрепче. У нас дома есть зелье на любой вкус.
Ян ел все подряд и внимательно слушал Машу, изредка поднимая от тарелки глаза. Он думал о той, другой Маше — когда-то она тоже носила под сердцем ребенка и наверняка переживала из-за своей испорченной фигуры. Он так и представлял ее в той квартире, разглядывающей перед зеркалом свои круглый живот и строящей себе рожи. От сестры пахло молоком — он ощутил этот запах еще с порога. И от той Маши наверняка тоже пахло молоком… Ян вдруг почувствовал, что не сможет проглотить то, что у него во рту, — горло сдавило спазмом. Он сделал над собой усилие, еще одно. Спазм отпустил. Налил полный бокал «хванчкары» и залпом выпил.
— Я поехала к Толе в августе — мы поругались с Димой, и я сделала это назло ему, — рассказывала Маша, постукивая длинным пальцем по ножке своего бокала с пивом. — Но я ехала не за тем, чтобы… чтобы, ну, сам понимаешь, заниматься с ним любовью и так далее. — Маша слегка покраснела, проговорив эти слова, но тем не менее упрямо продолжала: — Хотя, разумеется, со стороны это могло показаться именно так: неверная жена спешит пасть в объятья к любовнику и насладиться греховной любовью. Я и в тот раз, весной, когда заболела Устинья, помчалась туда не из-за Толи, и на меня уже тогда снизошло ощущение полной освобожденности от прошлого, но Толя не выдержал возложенного собственноручно обета воздержания, и мы стали любовниками. — Маша снова покраснела, и Ян заметил, что сестра очень смущается, но ей необходимо высказаться. Она словно уловила направление его мыслей. — Да, мне неловко рассказывать тебе все это, — призналась она, — но я должна, понимаешь, должна. И именно тебе. Потому что от тебя у меня не может быть секретов.
Маша сделала глоток пива, потянулась было к пачке с сигаретами и вдруг рассмеялась, увидев, что Ян неодобрительно покачал головой.
— Боишься, твой племянник родится каким-нибудь дефективным?
— Я о нем пока не думал — я за тебя боюсь, — откровенно признался Ян.
— О, мне это очень приятно слышать, — не то в шутку, не то серьезно сказала Маша и внимательно посмотрела на Яна. — Но я, признаться, не хотела, чтобы ты видел меня в таком состоянии. Именно ты, а не кто-либо другой. Почему, а?
Она смотрела неотрывно ему в глаза, искренне желая найти ответ на свой вопрос. Но Ян его тоже не знал. Он лишь пожал плечами и сказал:
— Ты мне нравишься сегодня. У тебя глаза какие-то бездонные. Совсем как небо в Южном полушарии. Но рассказывай дальше, прошу тебя.
— Ладно. Постараюсь быть с тобой предельно откровенной, хоть мне это нелегко. Ах, как жаль, что мне нельзя курить — сигареты расслабляют нервы. Я не испытала восторга, став любовницей Толи ни в физическом, ни тем более в духовном смысле. Мечта о любви, как это часто случается, оказалась прекрасней самой любви. Я поняла еще в свой первый приезд в Плавни, что Толя себя исчерпал в моих глазах. Правда, существовал другой Толя — тот, который жил в моем воображении. Вот к этому Толе я и поехала в августе. За духовной поддержкой. Я, быть может, поехала бы к тебе, но ты в то время был где-то в другом полушарии, как мне сказала по телефону Амалия Альбертовна.
— Да, в августе мы попали в шторм возле мыса Горн, и двое суток половина экипажа маялась морской болезнью, а другая, я в том числе, не ложились спать почти трое суток. Как раз тогда я понял, что полюбил океан навечно. Прости за такие громкие и напыщенные слова.
Ян заерзал от смущения на табуретке, потом закурил сигарету.
— Я бы хотела быть женой моряка. О, я была бы ему очень верной и преданной и ждала бы его из плаванья, проводя все вечера дома с вязанием. — Маша звонко рассмеялась. — Но это несбыточно, потому что я жена не моряка, а дипломата, к тому же я не умею вязать и уже не верю в истинную любовь, верность и так далее. Плоть всегда берет верх над духом. И Толя, увы, не оказался исключением из этого унылого правила. Понимаешь, я в первый же день поняла это по тому, как он на меня смотрит, и ушла на целый день купаться, переплыла на другой берег, бродила по лугу. И все думала, думала… О том, что еще никогда в жизни не любила по-настоящему, а только выдумывала себе любовь. Еще я думала о тебе. Угадай, что я о тебе думала? — Маша улыбалась и смотрела на него совсем так, как когда-то ее мать. — Что ты один из немногих верных и преданных до последнего вздоха мужчин. А еще я думала о маме и пришла к выводу, что совсем ее не знала. Отец тоже ее не знал. Наверное, ты знал ее лучше всех.
— Может быть. — Ян вздохнул и отвернулся. — Но я тоже, оказалось, знал ее слишком плохо.
— Толя рассказал тебе какие-то подробности? — спросила Маша неестественно высоким голосом и посмотрела на Яна вдруг потемневшими глазами.
— Почти все то же, что и тебе. Они отпустили убийцу. Я бы разрезал его живьем на мелкие кусочки.
Ян так сильно стиснул кулаки, что побелели суставы.
— Они решили, его накажет Бог. Как там сказано в Новом завете: «Мне отмщение, и Аз воздам», да? Я бы тоже его ни за что не отпустила, хотя сейчас считаю, что они поступили правильно. И то, что Толя спалил дом, тоже правильно.
— Откуда тебе известно, что это он его спалил? — удивился Ян. — Он сам сказал тебе об этом?
— Нет. Я догадалась. По логике вещей. Но тебе он об этом наверняка сказал.
— Да.
— Знаешь, он не верит, что у вас с мамой не было ничего такого… Ну, я имею в виду физиологию. А тебе… тебе никогда не хотелось заняться с ней любовью?
— Сейчас, когда я вспоминаю в подробностях наши с ней отношения, все больше и больше прихожу к выводу, что мне с самого первого дня нашего знакомства этого хотелось, но я ничего не понимал, потому что это было иначе, чем с другими женщинами. С той же Лидией.