Яд в крови
Шрифт:
— Может, она узнает меня и вспомнит…
— Ей лучше ничего не вспоминать.
Маша вскочила и крикнула, обращаясь к Устиньиному отражению в зеркале:
— Но я все равно должна увидеть ее! И ты не посмеешь мне это запретить. Не посмеешь!
Маша позвонила в дверь квартиры и отошла на шаг назад. Дверь почти мгновенно открылась. За ней стоял высокий мужчина с длинными волосами, заплетенными в жиденькую косичку, и в замызганном шелковом халате, туго перетянутом в талии широким красным поясом из муара.
— Я думал, это кузиночка, а оказалось, прекрасная незнакомка, — сказал он высоким мелодичным тенором. —
— А Марьи Сергеевны дома нет? — спросила Маша, с некоторой опаской глядя на странного мужчину.
— Вы хотите сказать, Марии Андреевны? Я сам жду ее. Заходите — будем ждать вместе.
Маша переступила через порог. Мужчина галантно и очень профессионально помог ей раздеться. Она осталась в шерстяных брюках в обтяжку и тоненьком австрийском свитере, плотно облегавшем ее стройную, но уже не детскую фигуру.
— О, вы, я вижу, балетное существо. Я сам схожу с ума от балета. — Мужчина встал в первую балетную позицию, сделал grand pli'e [1] , потом demi pli'e [2] . Маша увидела в разошедшиеся полы халата его бледные безволосые ляжки и голубые узенькие плавки. Ей почему-то стало смешно. Но она сдержалась, спросила серьезным тоном:
— А где ее можно подождать?
— Прошу вас в столовую. — Мужчина суетливо распахнул дверь в большую комнату со столом, застланным рваной бархатной скатертью с длинной спутавшейся бахромой и рядом обшарпанных стульев возле стены. — Я прихожусь Марии Андреевне кузеном. Вячеслав, Слава, Славик — как вашей душе угодно. А вы, собственно говоря, так же нездешне обворожительны, как и она. Позвольте узнать ваше имя?
1
Приседание на двух или одной ноге со сгибанием колен до предела и с отрывом пятки от пола (балетн.).
2
Приседание на двух или одной ноге, не отрывая пяток от пола (балетн.).
Славик снова присел в demi pli'e.
— Меня тоже зовут Машей. И тоже Марией Андреевной.
— Ах, так, значит, вы двойник моей милой кузиночки? — Славик оживился. — Представляю, как она вам обрадуется. Не каждому в этом мире дано иметь двойника. Это, как мне кажется, удел особо избранных.
Маша с интересом разглядывала комнату. Старинный буфет красного дерева, на полках вместо посуды бутафорские яблоки и виноград, шлем из картона, женские туфли с загнутыми носами, парики… На продавленном кресле спит, свернувшись калачиком, кот, различимый от обивки лишь своими черными точками и полосками.
— Это наш Ромео, — пояснил Славик, проследивший за Машиным взглядом. — Двойнику положено знать все тайны, составляющие жизнь его второго «я». Он очень стар, но все так же нежно любим моей милой кузиночкой. Правда, я не знаю, как она любила его раньше, и поэтому мне очень трудно сравнить. Тем более что у нее, кажется, нет прошлого.
— У меня его тоже нет, — серьезно сказала Маша. — Прошлое мешает жить в настоящем.
Славик захлопал в ладоши, выражая восторг.
— Браво! — громко крикнул он и послал Маше воздушный поцелуй. — Настоящий двойник! С ума можно…
И тут раздался этот длинный и резкий звонок в дверь.
Маша напряглась и вся подалась вперед.
Славик проворно выскочил в прихожую.
Хлопнула дверь, по комнате пронесся промозглый, пахнущий плесенью сквозняк. На пороге столовой появилась женщина в сером меховом жакете с распущенными по плечам волосами.
Маше показалось на какое-то мгновение, будто она смотрится в зеркало, расположенное далеко от нее. Потом изображение завертелось перед глазами, поднялось под потолок, еще выше… Маша, шатаясь, встала со стула и рухнула на руки подоспевшего Славика.
Устинья все время порывалась позвонить Николаю Петровичу — раньше Маша, если шла после школы к подруге или куда-то еще, всегда предупреждала ее заранее. Устинья уже успела обзвонить нескольких Машиных подруг, но ее нигде не оказалось. В больницы и морги она звонить ни за что не будет — это называется сдаться на милость судьбы. Устинья перекрестилась и обратилась к Богу с просьбой вернуть ее милую коречку домой живой и невредимой.
— Наказание. Это наказание за то, что я сделала, — шептала она. — Господи, но ведь коречка ни в чем не виновата. Накажи, Господи, меня, как хочешь накажи, но не заставляй ее расплачиваться за чужие грехи. Бедная сироточка… Господи, помоги моей бедной сироточке…
И тут зазвенел телефон. Устинья мгновенно схватила трубку и услышала слабый Машин голос:
— Я из автомата на «Библиотеке Ленина». Не волнуйся, со мной все нормально. Если можешь, выйди к метро — ноги что-то не идут…
— Выйду. Господи, конечно же, выйду. Ты здорова?
Но в трубке уже тупо ныли короткие гудки.
Устинья накинула поверх халата шубу, сунула босые ноги в сапоги и выскочила за дверь. Она знала, Маша доберется не раньше, чем через двадцать пять минут, ей же до метро каких-нибудь семь минут ходу. Но она не могла сидеть дома и ждать, когда стрелка часов соизволит коснуться нужной цифры.
— Марья Сергеевна, там очень холодно, — крикнула ей вслед лифтерша. — Надели бы что-нибудь на голову…
До Устиньи дошло уже за дверью, что эта реплика предназначалась ей — она так и не смогла привыкнуть к своему новому имени. Иной раз, слыша его, она ощущала себя птицей, попавшей в маленькую клетку, где крыльев и тех расправить невозможно, не говоря уж о том, чтоб взлететь.
Она шла большими шагами, не замечая колючего ветра, дувшего прямо в лицо.
Уже в вестибюле метро Устинья спохватилась, что в кармане нет ни копейки. Увы, спуститься вниз она не сможет, а, следовательно, увидит свою коречку на две-три минуты позже. Пережить бы их, пережить…
Наконец на эскалаторе показалась макушка рыжего лисьего капора Маши, потом ее большие неестественно ярко блестевшие глаза. Увидев Устинью, она кинулась сломя голову наверх, обхватила ее за плечи, зарылась носом в теплый мягкий мех шубы.
— Я думала… думала… что больше не увижу тебя. Господи, зачем я туда пошла? Зачем… Это еще страшней, чем я себе представляла. Скажи, скажи же, что мне все приснилось…
Устинья молча гладила Машу по спине.
— Пошли домой. Отец сегодня поздно вернется — у него совещание в Совмине. Не говори ему ничего, ладно? Он будет очень переживать.