Ядерные материалы
Шрифт:
– Есть, - отозвался Каменцев враждебно.
– Тогда собирайся, милый. Через три часа - самолет...
– А паспорт? Нужен же паспорт...
– Открою секрет: самолет военный... А у военнослужащих паспортов нет. Военный же билет тебе организуем, это - как "здрасьте". Еще вопросы?..
– Вы ничего не сказали о необходимости соблюдения мной правил примерного поведения.
– Хотите окончательно допортить себе настроение? Как будет угодно... Бежать вам некуда. И не к кому. Все вероятные финты закончатся тюрьмой. А в тюрьме закончат вас. Это - закон. Поскольку теперь вы - в команде. И финт - уже не финт, а предательство. Поверьте, мне неприятно говорить вам все эти слова, но в вашем случае приемлем лишь один метод - грубый шантаж.
– Знаете - что?
– грустно сказал Каменцев.
– Мне жалко вас... Честное слово - жалко! Обреченное на погибель существо... Пыжащееся в гнусностях ради сытости своей оболочки. А за оболочкой - вакуум.
– Почему - вакуум?
– удивился собеседник.
– Там скорбь... О загубленной душе. И ничуть тебе меня не жалко, скотина ты лживая... Ненависть твоя беспомощная и трусливая - в тебе скулит... Проходили!
СЕНЧУК
В среду, как было условлено, Сенчука принял большой начальник Росморфлота Иван Алексеевич.
Войдя в министерский кабинет, Сенчук, бегло оглядев новенькие, закупленные явно с недавних прибылей, лакированные столы с телефонами и дутые кожаные кресла, поймал себя на той мысли, что ничуть не завидует холеному бюрократу со всей его властью, персональной машиной и социальной значимостью. Да и разве можно было назвать жизнью высиживание в казенных стенах, бесконечные совещания, звонки, монотонную вереницу дней, наградой за преодоление которых служили лишь сомнительные по нынешним временам номенклатурные привилегии и краткий отпуск на каком-нибудь турецком побережье в ячейке отеля с видом на куцый курортный пляж.
Правда, сидя в этаком ослепительном кабинетике, можно было изрядно подзаработать, но разве сумеет распорядиться большими деньгами пропитанный желчью чинуша так, как способен настоящий мужчина? Купит себе шпак машину с удобным для выращенного геморроя кожаным или бархатным сиденьем, оснащенным подогревом, построит дачку, приобретет барахла, и на том фантазия его иссякнет.
И так - до пенсии. До костыля и возможности поглощать лишь овсяную кашку. А какой смысл, спрашивается, лелеять плоть, способную переваривать лишь пресную кашку? Для того, чтобы подготовиться к тяготам грядущего бестелесного существования? Так начать приноравливаться к нему можно и на месте прибытия в вечность, коли уж она так и так суждена! Избегнув безрадостных тренировок и упущений радостей!
И потому он, Георгий Романович Сенчук, коли выгорит козырное дело, возьмет яхту, устроит на ней жилище царское, наймет толковый экипаж и будет ловить морскую живность у берегов Флориды, продавая ее в рестораны и в магазины. Не за наживу, ради успокоения себя, как полезного члена общества гуманоидов и не очень, и ради общества, должного почитать его своим полезным членом.
На креветках миллионов не наживешь, а жить надо жуя креветки и на миллионах сидя!
Весело доживет он грешный свой век! А уж девок сладких на этой яхте перебывает - без числа!
И, как думалось Сенчуку, никто бы из кабинетных начальников, к дойной государственной корове приставленных, вожделений его, романтически-бесшабашных, не разделил. Но вот на смертном одре - ох и позавидовали бы ему начальнички, пресненькую свою жизнь по дням однообразным и гаденьким перебирая! Да и какие бы дни им вспомнились? Разве редкие минуты скоротечного человеческого счастья.
А было ли оно у него?
Да!
И тут же в памяти всплывала Куба: сиреневое море, темнокожие красотки, хороший ром...
В ту пору три месяца "Скрябин" стоял на ремонте в порту Гаваны. Дни блаженства и отдохновения! Каждый - как неповторимая жемчужина в ожерелье туземной царицы!
Но тогда он был скован идиотскими обязательствами службы, расписанием и дисциплиной, тогда этот праздник жизни являлся случайной подачкой судьбы и истаивал на глазах, а вот теперь следовало сделать его обычной повседневностью. И он сделает это!
– Значит, потянуло на старости лет к соленой водичке?
– спросил Иван Алексеевич.
– Странный ты мужик, Романыч... Ты как позвонил, я, грешным делом, сразу подумал, что если и придешь чего просить - так непыльную работенку где-нибудь в кадрах... А ты - вон оно как!
– Объясняю, - произнес Сенчук с нажимом.
– Сдыхаю я на суше, как рыба, отлив прохлопавшая. Все опротивело. А сколько жизни осталось - неведомо, но, подозреваю, не так уж и много, Иван Алексеевич, нам отписано, чтобы не дорожить теми деньками, когда без костыля и микстур обходишься... А судьба моя одним словом описывается: море! Ты вот - большой человек, кадровый руководитель, тебе даже и грех о пенсии думать, громадная от тебя Родине польза... А я? Так, черная кость, с тобой не ровня...
– Да ты уж... того, братец!
– Правду тебе говорю! Но не скрою: кое-что умею, кое-что знаю и на своем вертеле еще покручусь!
– А сейчас-то где?
– Стыдно сказать, Иван Алексеевич, - в ресторане, гардеробщиком... Угораздило, да? Вот так вот демократы нас... Низвели.
– М-да, - произнес собеседник с горестным пониманием тоталитарного номенклатурщика, каждодневно опасающегося за прочность занятого кресла.
– В общем, неверно меня использует Отчизна, - продолжил Сенчук.
– И надеюсь, ты это дело подправишь.
– На "Скрябин" пойдешь?
– Куда? А... Плавает еще галоша?
– А почему нет? Износ - тридцать процентов, капремонт прошел... Сейчас новая команда набирается...
Сенчук неторопливо полез в карман, достал конверт, положил на стол. Тысячи трудно скопленных долларов было жаль, но он знал, что окупятся они сторицей.
– Чего это?
– спросил Иван Алексеевич, хотя, как понимал Сенчук, превосходно и моментально уяснил, чего именно, и, кроме того, вспомнил старые времена, когда подполковник щедро одаривал его подарками после каждого заграничного рейса.