Ядро ореха
Шрифт:
Таким замысловатым образом угодил Саматов снова в председательский тесный хомут — слова сказать не успел. Я на это уже нисколько не удивилась и лишь, вздохнув при мыслях о предстоящих опять трудах и заботах, спросила у него:
— Скажи-ка, Халик, только честно: неужели не осточертела тебе эта работа? Да еще после того, как с тобой эдак поступили?
Он взглянул на меня как обычно, тепло и чуть снисходительно, помолчал немного и сказал:
— Знаешь, Рокия, в жизни всякое бывает, на то она и жизнь, а не красивая картинка. Но если суть в человеке настоящая, без изъяну, скажем, вот как ядро у ореха — без червоточины, тогда не сломить его никакими случайными обстоятельствами. Обязательно выправится он, и ядро то здоровое пробьет новые ростки. Ты для меня, Рокия, самый близкий человек, друг мой верный
Вот истинная правда о Халике Саматове. Многие годы терзалась я мыслью, что напрасно вышла за него, и мнилось порою: еще не поздно, разведись, ведь жизнь так сладка и так хорошо можно устроить ее! Пустое... он увлек меня по своему трудному пути, и я вкусила другую сладость: счастье жить для людей. Теперь он, муж мой, для меня — единственный и неповторимый пример настоящего человека, как бы банально это ни звучало. Думала я никогда не рассказывать о нас, о Халике и о себе... но шли годы, судьба Халика стала моей судьбой, и трое сыновей наших выбрали, не сомневаясь, дорогу отца — тогда я решилась рассказать обо всем.
Верится мне: история моя послужит людям.
Агрыз — Казань
1970-1971
АРДУАН-БАТЫР
Повесть
1
В городе Березники есть памятник. Громадный, бритоголовый, усатый человек с высокого постамента смотрит задумчиво вдаль. Приходят к памятнику люди, читают надпись, выбитую на мраморе:
Читают и думают: есть памятник Пушкину, он — поэт. Есть Чайковскому, он — композитор. Чапаю памятник — герой. Кто же Ардуанов? И отчего поставили ему памятник?
2
Безжалостно ворочала судьба Мирсаита Ардуанова, много носило его по белу свету... С десяти мальчишеских лет пас он богатейское стадо. За поджог дома Хашим-бая, злющего кровососа, посадили его тогда на год в тюрьму. Потом гнул Мирсаит жидковатый еще хребет (не душу!) на казанских пекарнях, рубил дрова, хлеб выпекал, подался в извозчики. Обжениться да изведать тепло и уют семейной жизни не успел он — заполыхала германская война. В царской армии научился джигит малость понимать по-русски, одолел начальную грамоту. Когда сошлись не на живот, а на смерть два мира, бился Ардуанов на стороне красных, за правду и свободную жизнь. Домой с войны воротился только в двадцать первом году.
Воротился, а жизнь-то и в самом деле изменилась, жизнь настала теперь человеческая, жизнь теперь перешла к беднякам.
Дал ему Совет землю. Паши, борони, сей на здоровьечко! Но сказали скоро ему: «Стой, братец, погоди! Есть еще другое дело...» Разве ж угомонятся так быстро хашим-баи, пившие жадно бедняцкую кровь? Кровососы и мироеды-пауки не угомонятся! Недолго прошло, как отбили адмирала Колчака к краю земли, сбросили вместе с бесславною армией в Японское море, тут вспыхнуло пожарище кулацкого мятежа. Началось с Мензелинска, перевернуло весь Актанышский край, переметнулось и в Карабашево. Напали кулацкие псы-подголоски на след красного бойца Мирсаита. Поймали его в соседней деревне, схватили, сбили наземь и, взгромоздясь сверху, припрыгивая, зверски истоптали сапожищами. Может, отдал бы он богу душу, простясь — после такой зверской расправы — с бренным, суетным, желанным миром, да выручило здоровье, могучее, отпущенное
Избили Мирсаита чуть не до гибели, однако жив еще курилка. Запрятали с женой горе поглубже да пошли в поле, засевать выданную Советом землю. Все ничего, лишь бы урожай снять добрый, тогда хорошо! И тут не повезло. С самого прихода весны не выпало ни капельки дождя, земля высохла, затвердела, будто каменная.
Нагрянула в двадцать первом, обжигая все и вся, засуха, побила хлеба, скот и птицу, поморила людей, учинился великий голодный мор. Ударил он и по Мирсаиту Ардуанову, принес черное горе. Был теперь Мирсаит не сам-один голова, росли детишек двое, да жена, да он — всего четверо ртов. Подержал Ардуанов совет с тюбетейкой, почесал, попросту говоря, крепко в затылке бритом и все же надумал: созвал мужиков из деревень своей родной сторонки, из Старокурмашева, Зияшы да Каентубы, сколотил артель грузчиков, махнул на широкую Волгу, на заработки. Раз уж махнул, решил загрести поглубже, побывала его артель и в Казани, и в Чистополе, и в Сарапуле. Годы проходили трудные, — обливались под кулями жгучим потом мужицкие спины, бороздили кожу на лицах глубокие морщины, а Мирсаита Ардуанова, артель его подстегивало одно — деньги. Нужны были деньги до зарезу, чтобы дом поставить, чтобы скот завести да утварь какую, чтоб зажить наконец человеческой жизнью. Кули на плечах, однако, ящики, мешки да дровяные чурки достатку не давали, на избу пока денег не хватало. Тут и проняло всех сомненье: «А и загнесся тут — денег не наскребешь!» Пора было думать о завтрашнем дне, искать другой заработок. Нашелся и человек, от которого пошло то раздумье.
Артель Ардуанова, пятнадцать человек, разгружала на Пермской пристани большую баржу «Волгарь». Проработав часа три, мужики решили передохнуть, чтобы перекусить да набрать еще силушки. Положив на землю только что снесенный с баржи двенадцатипудовый ящик — громадную, обитую досками шестерню, — сели на него рядком, принялись рубать во весь дух. Пища была ничего — подходящая: целый барашек, приготовленный в одном из домов неподалеку от пристани, два глубоких котла картошки да четыре каравая хлеба, — умолачивалась хорошо.
Появилась четверть водки, расплескалась по кружкам, выпили ее. Перевели было дыхание и, в настроении уже, загомонили, зашумели, зашутили, когда подошел к ним человек, в кожаной куртке, в картузе, лет этак тридцати.
— Ардуановская артель — вы что ли?
— А ежели так, но дашь?!
— Хочу на работу к вам, — сказал храбро «кожаный».
— Добро! — прогудел Ардуанов. Малость подумав и встав во весь свой двухметровый рост, неторопливо шагнул к человеку. Был тот ему как раз до подмышек.
— Добро, однако работка-то у нас, братец, тяжелая.
— А работа, она, дядя, везде тяжелая, — не отступал «кожаный».
От такой прыти артельщики аж подскочили.
— Спытай его, Мирсаит-абзый, спытай!
Ардуанов кивнул им, чтоб, значит, сошли с ящика.
— Вот, братец, ежли подымешь да снесешь на баржу — возьмем.
«Кожаный» и бровью не повел, на ящик даже и не покосился, лишь усмехнулся краешком губ:
— Да ты ведь и сам его не подымешь...
Парни обалдели, заорали:
— Эт-та что за наглость такая!
— Вот сморчок, ишо издевается!
— Вдарь ему!..
— Так его, перетак!..
Ардуанов поднял разом обе руки, успокоил артельщиков, постоял чуть, затем, крепко, тяжко ступая, подошел к ящику, нагнулся, гэкнув, оторвал его от земли и, удерживая на груди, понес к барже.
«Кожаный» в изумленье смотрел, как прогибаются под шагами Ардуанова прочные сходни, молчал, сверкал восхищенно глазами.
Случаи такие были для артели не в редкость, оттого о «кожаном» вскоре и забыли подчистую, но дня через три-четыре появился он вновь у барака грузчиков. Мужики шлепали в дальнем конце большого, неприглядного барака засаленными картами, однако, увидев знакомую куртку, живо обступили его, ожидая, видно, какой-нибудь новой потехи. «Кожаный», впрочем, на этот раз был чрезвычайно серьезен.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
