Ягодные места
Шрифт:
— Можно?
Его не обнимали, не целовали, не расспрашивали, а просто подвинулись, и Каля налила ему ухи. Пока Сережа торопливо опорожнял свою дымящуюся миску, все невольно смотрели на него с застывшими ложками — настолько важно было то, какой ответ привез Сережа. Могло показаться, что это мало интересовало только Коломейцева. Сережа несколько раз пытался заговорить, но Коломейцев успокаивающим небрежным жестом его останавливал. «Вот это воля, — с восхищением подумал Сережа. — Я бы на его месте не удержался, сразу бы спросил».
Наконец Коломейцев сказал
— Ну, посол, пойдем подышим свежим воздухом… — как будто они были не у костра под открытым небом, а в кабинете, набитом лишними свидетелями.
Бурштейи, усмехнувшись, пожал плечами. Вяземская даже не подняла взгляда. Ситечкин с преданными собачьими глазами кинулся было тоже «подышать воздухом», но был заморожен ледяным взглядом начальника. Коломейцев, посвечивая карманным фонариком, вывел Сережу на берег, присел на бревно, не спеша закурил и только после нескольких медленных затяжек спросил:
— Ну? — Все то, что он сдерживал, вырвалось хрипло, надорванно.
Сережа вынул из аэрофлотской сумочки конверт. Коломейцев разорвал его, вынул сложенную вдвое страничку, направил на текст карманный фонарик. Письмо со штампом управления и с хорошо знакомой внушительной подписью было кратким: «Согласно проведенной экспертизе, дальнейшая разведка не представляется перспективной. Сверните работы. Перебросьте людей в распоряжение верхнесаянской партии. Присланные оттуда пробы обнадеживают». Коломейцев опять сложил страничку вдвое и сунул письмо в планшет, висевший на боку.
— Ты читал письмо? — спросил он, не глядя на Сережу.
— Нет, Виктор Петрович, — ответил Сережа. — Но я знаю, что там написано.
— Ты ничего не знаешь, — сказал Коломейцев. — Понял?
— Понял, — ответил Сережа, как всегда внутренне подтягиваясь при самых неожиданных решениях этого человека, который знал нечто большее, чем он, Сережа, чем все другие.
— Письма от начальства надо читать, как стихи, — усмехнулся Коломейцев. — Главное — между строк. В управлении просто-напросто боятся ответственности и перекладывают ее на мои плечи. Будет удача — славу они разделят с нами. Будет неудача — у них в руках оправдательная бумаженция — копия этого письма. Психология штабников. А мы, Сережа, на передней линии…
К уже дотлевающему костру Коломейцев подошел с одной из самых своих лучших, ни в чем не сомневающихся улыбок.
— Могу поздравить. Цитирую: «Пробы обнадеживают».
И Сережа поразился мужеству и выдержке начальника, так решительно идущего на риск. Бурштейн удивленно поднял брови. Вяземская не шевельнулась. Ситечкин даже привстал, оглядел всех с торжествующим видом: а я что говорил! Коломейцев, не давая никому опомниться, вынул из планшета потрепанную карту, раскрыл ее на коленях.
— Надо продолжать. Мы должны схватить касситерит за хвост…
— Иде его схватишь, этот ситерит… — покачал головой Иван Иванович Заграничный. — У его хвост, как у ящерицы. Всё насквозь прошурфовали.
— А вот и не всё, — отрубил Коломейцев и ткнул в карту. — Надо
— Горючее-то есть, — ответил Кеша и, явно стесняясь собственной нерешительности, поскреб в пустой миске ложкой. — Да только вода спала. А там три шиверы одна за другой. Может, дождя подождем, когда больша вода будет.
— Э, Кеша, это что-то на тебя не похоже… — Коломейцев бросил в костер отпавшую головню и, зная, как задеть за живое Кешу, подбадривающе спросил повариху: — А ты, Каля? Неужели тоже боишься? Крупа подмокнет?
— Чо мне бояться! Подмокнет — просушится, — передернула плечами Каля. Но тут же заступилась за Кешу: — Кеша у нас вечером медленный, а утром быстрый.
А Кеша все скреб ложкой миску, уставив в пустое дно, усеянное отлетавшим от костра пеплом, голубичные глаза.
— Вода спала.
Бурштейн кашлянул:
— Может быть, вызвать вертолет для переброски?
— А не лучше ли лайнер? «Каравеллу» или «боинг»? С баром на борту? — не сдержался Коломейцев. — Мы геологи, а не интуристы.
— Не интуристы, — поддакнул Ситечкин, гордо выпрямляясь и победно глядя на Бурштейна.
Вяземская продолжала молчать.
— А что думает рабочий класс? — спросил Коломейцев, обращаясь к Ивану Ивановичу.
— Раз надо, чо там… — неохотно пробурчал Иван Иванович Заграничный, и трое других рабочих по его знаку вместе с ним пошли в палатку на боковую. Им стало ясно, что завтра надо встать рано. Каля собрала миски и пошла мыть их к реке. За ней поплелся Кеша, понурясь, как будто на нем лежала вина за малую воду.
— Каль, а чо тако — лайнер? — спросил Кеша.
— Эх ты, деревня, — снисходительно ответила Каля. — Пароход океанский, вот чо.
— Так он же в нашу Оку не влезет. А «боинг»?
— Ну, тоже. Наподобие, — вывертывалась Каля.
— А бар?
— Много будешь знать — скоро состаришься. Вытирай лучше миски.
— Простите меня, Борис Абрамович, — мгновенно смягчил голос Коломейцев, отводя Бурштейна в сторону от костра. Коломейцев не любил, чтобы при его извинениях были свидетели. — Я не хотел вас обидеть. Но согласитесь, что вызывать вертолет, если мы можем добраться по реке, это унижение. В жизни и так хватает унижений, чтобы мы еще их придумывали сами.
— Я не обиделся, — опустил глаза Бурштейн. — Кеша вырос на этой реке и знает ее лучше нас. Он не трус. А я не интурист, как вы изволили выразиться. Но этот риск бессмыслен.
— Почему?
— Потому что я не верю в это месторождение, — наконец поднял глаза Бурштейн и облегченно вздохнул, высвободившись от того, что мучило его столько дней.
— Могу я вам задать один вопрос, Борис Абрамович? — спросил Коломейцев так легко, как будто давно ожидал от него этого признания.
— Конечно, — не отводил от него глаз Бурштейн, пытаясь уловить в Коломейцеве хоть что-то похожее на сомнение.