Яхта «Ада»
Шрифт:
Потом мы стояли в траве, под деревом, по разные его стороны, и на пару с одеждой тоже сохли на ветерке, и я снова не знал, как ей все объяснить.
– Он сказал, что вы были ему как сестра, – оформил я наконец свою мысль.
– Ну, и что? Конечно, мы сводные, у нас общий отец.
– Он сказал, что вы…
– Мало ли что он сказал! Я, конечно, немного выпила, может, наговорила глупостей, только вас это не касается. И вообще. Как так можно! А откуда вы знаете Илью? Лично я вас не знаю. А-а, так вы из команды? Я же вижу, что нет. Тогда как я здесь оказалась? А где мои сигареты? Да где же Илья? Стойте! Слушайте, а вы случайно не Нахимов? – она
– А вы случайно не Ада?
– А вам-то что! Откуда вы меня знаете? А вы сами кто?
– Илион Васильевич. Илион Васильевич Чуров, если хотите. Только если боитесь, то у меня самого уже дочь, ненамного вас младше.
– Ничего я вас не боюсь! Как? Как? Это как вас зовут?
– Илион Вас…
– Илион? Что за Илион? Разве бывает такое имя? Я даже не знала.
– Я тоже, пока не родился.
– Постойте, это же такой город. Был.
– Троя.
– Нет.
– Он же Илион. Отсюда «Илиада». Мой отец любил Древнюю Грецию.
Я не стал объяснять, что отец и сейчас любит Грецию. Он отец-основатель и бессменный руководитель «Великого Византийского союза», самой карликовой из партий, которая когда-либо топтала Русскую землю. Об отце можно говорить долго, но я не хочу. Достаточно сказать, что его любимую внучку тоже зовут Эллада, и она тоже ненавидит Грецию всей ненавистью своей малолетней души. Еще в детстве она научилась оправдываться, что она не Эллада, а Элла-Лада. Что-то вроде Розы-Марии или Франсуазы-Женевьевы. Сейчас она получает паспорт, и уже стопроцентно, что сменит имя. Наверно, и фамилию поменяет, возьмет фамилию матери, так что теперь, по идее, я должен буду в себе вынашивать новый комплекс вины – за то, что наше законодательство не разрешает свободной демократической личности поменять отчество.
– Вы что, совсем там глухой?
– Что? – переспросил я.
– Она затонула, да? А Илья, он что?.. Вы просто боитесь сказать?.. Да ведь я уже поняла. Я же сразу все поняла. Вы глуп. Вы думали меня обмануть. Да я же все знаю. Но…
Продолжая так говорить, она опять вышла из-за дерева и на этот раз не заметила.
– Но… где все люди? – продолжала удивляться она.
Заметила и вернулась за дерево.
– Где… где все теплоходы? Я ничего не вижу. Если это река… Ведь река?..
– Да, но Волга.
– Не перебивайте меня! Зачем вы меня все время перебиваете? Я прошу. Мы и так как глухие на необитаемом острове…
– Тогда уже или-или.
– Вот опять перебили!
– Я говорю, мы или глухие…
Она согласилась дослушать.
– … или на необитаемом острове.
– Мы на острове, – без интонации сказала она.
– Технически даже необитаемом.
И тут она взорвалась:
– Технически! Что значит, технически? Меня не интересует технически! Я спрашиваю вас не технически! Я спрашиваю вас человечески! Где Илья и где яхта! Я сейчас закричу!
– Вы и так кричите.
– Я еще не кричу!
– Тогда не кричите потише. Слушайте, успокойтесь, хоть что-нибудь можете понимать? Да вы хоть можете понимать, что случилось? – я тоже повысил голос.
– Так я и хочу понять, что случилось! Но вы же мне не рассказываете!
– Я расскажу!
– Так рассказывайте! Чего же вы ждете? Я ничего тут не понимаю.
Она стояла прямо передо мной.
Конечно, я мог рассказать ей все. Но не смог. Солнце забиралось в зенит, а ложь нагромождалась на ложь. Вся эта ахинея о якобы взрыве, якобы крушении, якобы исчезновении всей команды, ложь, родившая спонтанно и бывшая даже не ложью с моей стороны, а лишь не-опровержением высказанных не-мною предположений, догадок, вся эта ахинея была прихлопнута крышкой лжи воистину стопудовой. Сперва я врал наугад, на пробу, мол, случайно плыл мимо, вдруг… – взрыв, разлетевшиеся обломки пробили резиновые борта моей лодки, все вещи утонули, а тут «вы»… но потом уже смело врал про все остальное, и про течение, которое унесло обломки, и про фарватер, что находится якобы там, и туда нам следовало идти.
Туда мы и шли. Туда, на старую обмелевшую пересохшую Старую Волгу, нам и следовало спешить, если хотели добраться до бухты Кариес. Путь по берегу Воложки был намного короче, но об этом не могло быть и речи. Не было также речи о том, чтобы идти прямиком через остров. Мои кроссовки остались в болоте, и осокой порезало перепонки кожи меж пальцев. Спекшаяся там грязь превратила ноги в две чурки-трамбовки, но ступать по песку оказалось вполне терпимо. Неприятности доставляло лишь искривленье позвоночника и внутреннее желание, задрав левое плечо вверх, идти боком, как краб.
Так что, походка моя была одинаково неэстетично-небыстрой. Все это требовало еще одной дозы вранья. Но она легко верила, и это сильно облегчало задачу. Простота и наивность, думал я про себя, а себя уже считал Князем Лжи.
На Старой Волге мы сделали небольшой привал, искупались. Весь западный берег острова представлял собой длинный пляж, далекий калмыцкий берег через Старую Волгу был ровен и пуст, как стол, и выжжен до верблюжьей колючки. Даже не верилось, что вот прямо здесь, за спиной, только сделай сто шагов за деревья, буйствует тропический рай.
Она вернулась из-за деревьев, неся в пригоршне черные мохнатые ягоды.
– Это едят?
– Ежевика. Съедобно. Ешь.
– Там палки колючие, – пожаловалась она, переступая ногами, носки на которых уже порвались.
Я смотрел на калмыцкий берег и продолжал думать о своем, но зароненную мысль о еде оказалось не так просто изгнать. Рядом послышался шорох. Мимо нас ползла черепаха. Я встал и опрокинул ее ногой. Она полежала с минуту камешком, а затем выгнула назад голову и, елозя по песку задними лапами, попыталась сделать мостик на голове и одной задней лапе – чтобы перевернуться. Я уже знал, что черепахи отлично делают мостик. Только у этой почему-то не получалось. Может, песок был слишком сух и сыпуч. Намучавшись, черепаха поползла к воде на спине. Боком. На голове и одной задней лапе. Умное животное черепаха. И живучее. Раз я хотел попробовать черепашьего супа. Отрубил голову, а она поползла. Не голова, естественно, а сама. И ползала, ползала, все кругами, кругами. Тогда я перевернул ее на спину. И вдруг она стала переворачиваться. Без головы пыталась сделать мостик на голове. Какой мог быть после этого суп?
– А что тебя правда зовут Илион? – вдруг спросила она.
– И чего?
– Ничего, я просто подумала, или я, или он…
Подумала, подумал я.
– А тебя, действительно, Ада?
– Вера.
Мы шли по берегу Старой Волги. Не рука об руку, разумеется, но вполне рядом.
Постепенно я стал к ней приглядываться. Это раньше в ней чувствовались одни килограммы. Хотя, наверное, она не была тяжелой. Наверное, не очень тяжелой, если нести ее на спине. На плече – тяжелее и неудобней. Неудобство происходило от ее тазовой кости, которая стукала по моей ключице. Ощущение – будто в котлете все время попадается кость. Бог ты мой было даже думать о ней как о женщине!