Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1
Жизнь – система случайностей. Я этого не знал и не был готов. Нет, случалось, что к берегу прибивало здоровенного дохлого осетра, и его потом приходилось долго спроваживать на течение – тонким гнущимся концом удочки. Но когда на твои поплавки налетает целая океанская яхта, ты мало что успеваешь сообразить. Разве что посчитаешь за умное не спорить до конца, а станешь убирать снасти.
Впрочем, налететь на мои поплавки оказалось не так-то просто: яхта стукнулась килем о притопленную корягу, сильно мотнула мачтой, хлопнула парусом и довольно крепко задумалась о возможно несбыточных морях-океанах.
– Эй, на пирсе! Мужик, эй, слышь?
Голос явно принадлежал навигатору, много плававшему в ревущих сороковых. Толстый парень, в тельняшке и красных плавках, пролез под упавшим парусом и возвысился на носу.
– Камень есть?
Все это произошло так быстро, что я даже не понял, насколько у меня испортилось настроение. Впрочем, это бывает, когда держишь в руках по удочке и видишь, что обе лесы перепутались безнадежно.
– Так камень есть, слышь? – повторил парень.
На секунду мне даже подумалось, что у него вообще интерес к тому, через что он собирается принять смерть.
– А зачем тебе камень? Боцман? Слышь?
– Чего?
– Ничего.
Я не думал хамить в ответ. Камень у меня был, очень ценная вещь, замечательный камень, кило на восемь, я нашел его под тем берегом одиннадцать лет назад и одиннадцать лет подряд пригружаю им рыбу. Сухая засолка требует пригруза. Сухая засолка вообще требует только полиэтиленового мешка да камня. Рыбы – конечно. Рыбу в мешке надо перебирать каждый день. Смотришь, спинки уже затвердели, значит, рыбу пора отмачивать и сушить. Обычно рыбу перебираешь тогда, когда докладываешь в мешок новую. Не сегодня.
Парень не отставал. Он решил, что ответ «ничего» на вопрос «чего» не ответ и потребовал продолжать беседу.
– А зачем тебе камень, боцман? – я продолжил беседу. – Якоря, что ли, нет?
Парень впился пальцами в голову. Постоял. А затем скалозубо и очень радостно улыбнулся:
– Не-ет. Якорь е-есть.
– Нет, парень. Камня у меня нет. Нету камня.
– Так камень есть? – вдруг нахмурился парень.
– Нет.
– А?
– Нет.
– Есть?
– Нет.
– А-а…
– А зачем?
– Чего зачем?
– Камень зачем, говорю?
– А-а…
Он отвесил голову как-то вбок и прислушался то ли к своему животу, то ли к утробе яхты.
– Девку утопить надо, – пояснил парень.
Прошла, казалось, секунда, и неожиданно рядом с парнем возник человек. Я не видел самого взмаха, я запомнил только рот парня, но уже после. Звук тоже, кажется, пришел после.
Парень протрезвел мигом. Голос его, мигом зашепелявивший, было не узнать:
– Я што-то жделал неправильно? Иж-жвини, Илья.
– Бог человека тоже сделал неправильно.
Человек-Илья сказал это совершенно обыденно, без выражения, походя. Все равно как священник, бросающий на ходу – «Бог простит». Боцман тут же исчез. Человек теперь стоял на носу один, вытирая носовым платком руку. Он был пьян. Человек определенно был пьян. Это было очевидно. Мне это было очевидно. Хотя и не было видно никаких признаков опьянения. Никаких. Кроме моей личной уверенности, что трезвый так зло не ударит.
Яхту медленно разворачивало, корпус ее подрагивал, раздирая килем корягу. Берег, в котором прятался корень упавшего в воду дерева, ощутимо потряхивало.
– Покорно прошу простить, – сказал человек. – Вижу, причинили вам беспокойство. Исправим.
Голос его оставался бесцветен и сух. Но все же человек улыбнулся. Линия рта растянулась на миллиметр, глаза на треть миллиметра сузились. Удивительная улыбка. Да и лицо было удивительное. За него нельзя было уцепиться. Взгляд словно бы отлетал. Как от зеркала, в котором ты видишь стоящего за тобой человека. Но все остальное, начиная от сильной спортивной шеи, различалось в человеке рельефно. В любом случае все дельтовидные, трапециевидные и большие грудные – все эти мышцы были явно на своем месте.
– На сома? – он кивнул в направлении спиннинга, что стоял чуть дальше по берегу, привязанный к колышку.
Я кивнул утвердительно. Человек изящно сложил платок, положил его в левый карман, аккуратно поддернул вверх безупречные стрелки брюк и присел на корточки.
– На лягушку? – продолжил он.
– На ракушку.
– Ножку?
– Ее.
– Тухлую?
– День пролежала.
Он уверенно качнул головой:
– Возьмет.
– Если есть кому.
Человек понимающе улыбнулся, и еще раз обещал все исправить. Я пожал плечами. Трудно было сопротивляться какой-то ползучей приязни, должной быть возникающей между нами. Словно он говорил: «я такой же рыбак, как ты…»
Между тем на палубе появились другие люди, и они что-то делали. Вероятно, решали, как снять яхту с коряги. Сколько было их человек, я не понял. Двое, трое? Прижимая маски к лицу, они прыгали в воду, а затем подныривали под яхту. Та еще чуть-чуть развернулась. Только тут я заметил ее название. «Ада» – три черные клинописные буквы на выпуклой скуле белого борта.
Кто-то крикнул «Илья», человек отозвался, потом попросил прощения и ушел с носа яхты.
Взяв удочки, забрав червей и подсачек, я еще потоптался на своем земляном приступке и дежурно спросил у нырявших под яхту, не могу ли чем-то помочь. Никто не вытащил даже нагубника изо рта. Лишь один, по виду грузин, поднял над водой руку и сделал интернациональный жест в переводе с грузинского обозначающий: «Нет, слюшай, чего пристал, а?» Тем не менее, я показал на высокий осокорь, что чернел над берегом метрах в ста, и сказал, что мой стан находится там. Чем могу – помогу.
Солнце уже садилось, так что разлавливать новое место не было никакого смысла. По террасе криво сползшей земли я поднялся на самый верх берега и здесь, все еще поглядывая на яхту, смотал лески и сложил телескопы удилищ.
Из всех классов парусных яхт я помнил лишь то, что бывают «Летучий голландец» и «Солинг». В парусах разбирался тоже не лучше. Видел только, что здесь их на мачте два: передний поменьше, стаксель, и задний, побольше, грот. Да и мачта отсюда казалась не такой уж высокой. Но, впрочем, немаленькой – верхушку ее все еще освещало упавшее за лес солнце.