Якоб решает любить
Шрифт:
И все-таки Якоб вернулся, довольно насвистывая себе под нос песенку, которую услышал в городе. Один из модных шлягеров того времени:
Ах, нынешние люди Все нервные пошли. Внезапно без прелюдий Срываются с цепи. И если кто бранится, То ты ему пропой Веселенькую песенку, Чтоб он обрел покой.Он продолжал насвистывать, когда провел лошадей в стойло мимо застывшего Никлауса, когда положил маленький сверток в газетной бумаге на свою кровать и даже когда пошел к господскому дому.
— Завтра принарядитесь, Эльза. Мы едем в город. И возьмите с собой побольше деньжат.
Эльза сразу все поняла. Теперь настал ее черед выполнить условие договора. Она должна выйти замуж за мужчину, который за полтора года стал ей уже не совсем чужим. Но в то же время она и обрадовалась тому, что наконец-то одно ожидание закончилось и теперь могло начаться другое ожидание: моего появления. Но говорила она всегда только одно: «Он мне понравился, большой и сильный, настоящий мужчина. У меня от него дыхание перехватывало». Лучшего ответа она так и не придумала.
На следующий день — в погожую весеннюю субботу 1926 года, — когда пора уже было подумать о выгоне скота на пастбища и о первой пахоте, Якоб стоял у открытого окна с полотенцем на плече и водил бритвой по влажным щекам. Он опять насвистывал ту же песенку. Этому свисту — иногда почти мычанию, а иногда нервному, отрывистому, низкому гудению — суждено было стать главной мелодией моего детства. Он был доволен собой, ведь, в общем и целом, все шло по его плану.
Якоб в своем лучшем костюме сидел в коляске и нетерпеливо постукивал кнутовищем по начищенным до блеска сапогам. Эльза надела ожерелье из золотых талеров Франца-Иосифа, какие носили по праздникам многие банатские румынки. Якоб окликнул ее и потребовал поторопиться. Он пристегнул и положил в карман золотые часы на цепочке, а на коленях держал сверток в газетной бумаге. Появившаяся на пороге Эльза сияла.
Ее отец расхаживал по своей комнате. Он понимал, что, когда они вернутся, он станет гостем в собственном доме. Для Обертинов начнется новая эпоха.
Когда грохот коляски стих вдалеке, Никлаус скрылся в конюшне со своими лошадками и задал им свежую порцию сена. Потом втянул ноздрями запах животных, ненадолго задержал дыхание и выдохнул. С помощью одного работника он погрузил плуг на телегу, запряг лошадь и поехал в поле, чтобы впервые в этом году вскрыть землю. С собой он взял бутылку шнапса. Приехав, он сначала хорошенько отпил сам, затем окропил шнапсом землю.
У дверей церкви Миллениум [7] в Фабричном районе Темешвара их с нетерпением ждал священник. Якоб спрыгнул с коляски и подал руку Эльзе, но та ее не приняла.
— Вы себе это как-то по-другому представляли? — спросил он.
— Отец должен был поехать с нами. Он всегда был со мной.
— В Америке его с вами не было, и ничего.
— Вообще-то вы пока не окончили училище, — снова возразила она.
— Через два месяца закончу. Но это мне решать, когда жениться. Сейчас или никогда.
7
Церковь Миллениум — самая большая римско-католическая церковь в Тимишоаре, построена в 1896–1901 гг., названа в честь тысячелетия Венгерского королевства.
— К тому же вся деревня должна это видеть.
— Меня деревня не интересует. Пойдемте! — потребовал он.
Священник приветствовал их, махнув рукой, за его спиной появились двое мужчин, которым Якоб заплатил, чтобы они были свидетелями. Якоб взял Эльзу выше локтя и заставил сойти с коляски.
— Кольца у вас с собой? — спросил священник.
— Да, и свидетели тоже имеются, — ответил Якоб.
— Почему вы хотите пожениться так срочно?
— Господин священник, у нас романтическая история, хоть мы не так уж и молоды. Откладывать никак нельзя. — Якоб схватил Эльзу за плечи и притянул к себе.
— Уж не беременны ли вы? — Священник пристально поглядел на живот Эльзы.
Якоб шагнул к нему, наклонился и прошептал на ухо:
— Господин священник, я вам не за вопросы плачу. Если вы передумали, то так и скажите. А насчет денег, которые вы вздумали прикарманить… Где-нибудь наверняка есть ваш начальник, которого это очень заинтересует.
Они прошествовали по главному проходу церкви. Сквозь высокие узкие готические окна проникало лишь немного света. Перед алтарем священник как будто опять засомневался, решив если не препятствовать, то хотя бы отсрочить венчание, и снова обратился к ним:
— Не желаете ли вы сначала исповедаться? Нет ли чего-то, что могло бы встать между вами и Господом?
Эльза кивнула, они присели рядом на дальнем конце скамьи и наклонили друг к другу головы, как заговорщики.
Какое-то время Якоб слышал только шепот Эльзы, потом она всхлипнула, будто плакала. Между тем он развернул сверток и вынул обручальные кольца, то, что побольше, он попробовал надеть на средний палец.
— А вы? — спросил священник, когда Эльза закончила.
— Я? — удивился Якоб.
— Да, может быть, и на вас есть какой-то грех и вы хотели бы исповедаться?
— Господин священник, что вы такое говорите? — возмутился Якоб. — До сих пор моим единственным грехом была бедность.
В пыльном помещении хранились иконы и статуи Девы Марии, кресты с Иисусами и без, в котелке чернели закопченные огарки. Все это уже отслужило Господу и теперь было списано. Там и состоялась краткая церемония, бумаги были заполнены и скреплены подписями.
— Под какой фамилией вас зарегистрировать? — спросил священник.
— Обертин, — сказал Якоб.
— Нельзя, это фамилия невесты.
— А теперь и фамилия жениха.
— Так нельзя.
— Так можно, поверьте мне.
Оказалось, можно.
По окончании процедуры Якоб вручил всем трем участникам по пачке денег, которые достал из сумочки Эльзы. Перед величественным зданием церкви Миллениум в уютном Фабричном районе среди дубов и кленов священник спросил Якоба, уже сидевшего в коляске рядом с Эльзой:
— Так когда же состоится гражданское бракосочетание? Оно ведь будет, правда? Иначе я попаду в чертовский переплет.