Ялгуба
Шрифт:
Я же думаю о другом. Вот сейчас проезжий, видя наши хлопоты с машиной, желая нам всяческого благополучия, приветствовал старинной, сохранившей хождение и посейчас формулой приветствия: «Бог в помощь!» Сам он, может быть, колхозник и неверующий. Но выразить свое отношение к нам и нашему делу, да так, чтобы мы никак иначе не могли истолковать, он может только этими словами. И, накачивая шину, я думал о том, как медленно создаются новые языковые формулы.
Мы застряли на тракте, соединяющем районные центры со столицей республики, и поэтому трудно было сосредоточиться на своих мыслях. Вот и сейчас вплелись в них гулкие и нестройные голоса, ведущие незнакомую мне песню.
Навстречу нам продвигалась телега, груженная ящиками. Три возчика шли рядом и нестройно скорее выкрикивали, чем пели. Все они были не совсем трезвы...
— Эй, что везете, ребята? — полюбопытствовал Леша, подымая голову от своей безнадежной работы.
— Русскую горькую! — весело ответил один из возчиков.
И второй добавил:
— Для колхоза «Заря».
Но третий был явно недоволен словоохотливостью своих товарищей.
— Бросьте разговоры со всяким встречным заводить. Тоже — объяснений требует! А к чему объяснять... И так ясно. Третья годовщина колхоза... обязаны вспрыснуть, бесспорное дело... У нас ни в какой церковный праздник сей год прогулов не было, напротив, давали повышенные нормы выработки... А теперь, позвольте, свой, кровный праздник... Трехлетье поворота всей жизни... Постановление общего собрания. Празднуем... Думали, к нашему берегу не привалит хорошего бревна, а вот и привалило... А вы тоже — объясняете! — И он укоризненно покачал головой, глядя на своих товарищей.
— Да,— сказал Леша, углубляясь в работу,— выпить можно по разному случаю, и по-разному пьют люди. Сидели мы как-то в «Маяке» с приятелем, шофером Васей, и к нам за столик подсел американец. Он выпьет стопку, палец перед собой поставит, посмотрит и еще стопку требует. Вася и спрашивает его:
«Для чего ты палец перед носом вертишь?»
А тот в ответ:
«Я пью с толком, свою меру знаю. Ставлю перед глазом один палец, а когда вместо одного три у меня в глазу заиграют, тогда «финиш воркать». Это по-ихнему — кончай работать,— объяснил мне Леша.— Ну, дальше. Смотрю, приятель мой заказывает стопку, заглатывает, сухой корочкой закусывает и начинает у себя перед носом махать всей пятерней.
«А зачем ты всей пятерней машешь?» — изумляется американец.
«А я свою меру, свою силу знаю,— отвечает приятель мой.— Пока пятерню перед носом вижу — пью, а как ничего не увижу — баста! Довольно...»
Снова подъехал воз, на нем сидели рядом благообразная женщина и нарядно одетый мужчина. Доехав до нас и поняв, что мы потерпели крушение, они остановили лошадь. И женщина приветствовала нас возгласом:
— Честь труду!
— Есть, есть уже! — громко сказал я вслух, обрадовавшись новой формуле.— Есть «честь труду»!
— Может, помочь вам? — любезно предложил мужчина.
В его лице было что-то странное, необычайное... Но я не мог сообразить, что именно.
— Да нет.— Леша с отчаянием махнул рукой.— Впрочем, помогите... Вы в район едете. Позвоните в Петрозаводск, гараж КарЦИКа — пусть с первой попутной машиной вышлют шину Алексею Коровину.
— Ладно,— сказала женщина и дернула вожжи.— Позвоню...
Когда они скрылись из глаз, Леша сказал:
— Ну, товарищи, говорят, без хлеба и у воды жить плохо, а насчет машины без шины я вам скажу одно слово: ни с места!
— Это три слова,— педантично заметил Вильби.
— Тут грузовые машины часто ходят. Шину пришлют... Утром рано в городе будете. Идемте в деревню.
— А машина?
— Здесь народ честный, не тронут...
И мы зашагали по пыльной дороге к деревне Ялгуба, в которой у каждого из нас были свои дела... Шли молча. Ильбаев и Вильби досадовали на задержку. У меня же дело было неспешное, и я с удовольствием шагал по дороге, вдыхая чистый лесной воздух. После запаха бензина он был вдвойне приятен.
КАПИТАН ВОРОНИН
— Вот где только мы переночуем? — сказал Леша.— Впрочем, деревня не Петрозаводск. Повалят где-нибудь за милую душу. Это только в Петрозаводске такие истории случаются, как с товарищем Ворониным.
— Что же это за история?
— А он, знаете, уроженец Карелии, происходит из Сумского посада. После льдины; и всесоюзных почестей и встреч приехал он к нам, попросту говоря, к себе на родину. Давно не бывал. После льдины все интересно. Я его в Маткачи возил, в Косалму, на Кивач, на Сунастрой, в Кондопогу на стройку и на бумажную фабрику. Всюду приветствовали, речи произносили, рабочие и колхозники автомобиль этот самый цветами забрасывали, а мы ведь без предупреждения мчались. В дом отдыха в Маткачи мы во время обеда прикатили. Так повар не растерялся, со всех столов из вазочек цветы вытащил, приветственную речугу загнул и подал букет товарищу Воронину. Тому неловко отказаться, а с цветов, со стеблей то есть, вода струится на его белые брюки. И он, извольте видеть, должен безмолвно стоять и речь повара Федора Михайловича выслушивать. Но только это все было после, а вначале вот какая история проистекла. Какой невыносимый случай. Пришел товарищ Воронин утром в Карельский исследовательский институт.
«Здравствуйте!»
«Здравствуйте».
«Я капитан Воронин».
«Садитесь, капитан Воронин, милости просим».
Стали они по телефонам в редакцию «Красной Карелии», в Совнарком секретарю названивать:
«Капитан Воронин у нас. Капитан Воронин приехал!»
Ну, тут началась суета... Шум. Гром. Радость. Речи...
Не знал я, что у нас в Карелии так много разных цветов.
Я с трудом добился, чтобы меня послали возить капитана. Подкатил я лихо. В Маткачи повезли, оттуда в Косалму. Всюду кормят, ласкают. Все Воронина увидеть хотят, а челюскинка из скромности в уголок машины забилась. Сидит, сердечная. После в городской сад катим. А там общегородской митинг... Улыбки... Люди сияют. Радуются. Мне лично Воронин, между прочим, говорит:
«Ухитрился я все-таки один денек побывать частным, неизвестным гражданином. Большую в этом прелесть нахожу... Хотя есть и мелкие трудности».
Лихо подкатили к саду. Сам секретарь обкома на митинге с Ворониным выступал, а после спрашивают там товарища Воронина:
«Вы, наверное, устали, то есть утомились? Может быть, вас отсюда доставить прямо на место ночевки?»
«А куда?» — задумчиво спрашивает капитан.
«А туда, где в прошлую ночь ночевали».
«Извините за выражение,— отвечает товарищ капитан,— но ночевал я в прошлую ночь у одного честного, славного человека, извозчика, который меня в город со станции доставил».
И рассказал он все происшествие. Приезжает это товарищ Воронин со своей подругой,— она тоже на льдине с ним бедовала,— в Петрозаводск на поезде. Поезд запоздал... А капитан никаких громких телеграмм перед собой не посылал... Пригласили его, ну и ладно. Приезжает он... В очередь на автобус не становится, а автомобиля ему не выслали. Берет он извозчика и говорит:
«В гостиницу, да помедленнее. Мы с пролетки городок посмотрим».
Ну, добрались до гостиницы. Дежурная говорит:
«Номера все заняты, никаких возможностей нет. В крайнем случае могу, чтобы вам благодеяние оказать, вещи ваши в камеру хранения...»