Яма
Шрифт:
Глава 5
Наступил день третий: последний день Ямы.
— Старый добрый корпус английского языка, — сказал Майк за обедом, погладив стену за спиной. — Уверен, мне будет его не хватать.
— Я сижу здесь так долго, что уже почти превратилась в истукана, — пожаловалась Алекс.
Фрэнки лежала на животе и болтала ногами. Повозившись в кармане грязной кофты, она наконец извлекла какой-то крошечный замусоленный комочек.
— Ага! Последний рахат-лукум, — ликующе похвалилась она. — Так и знала, что он где-то завалялся.
— Господи,
Фрэнки присмотрелась.
— Это ничего. К тому же, этот кусочек был с лимонным вкусом.
— Фу, — поморщился Майк. — Выглядит не очень аппетитно, Фрэнки.
— Только послушайте, — обрадовался Джефф. — Даже Майку не нравится, как он выглядит! Наверное, действительно гадость.
— Майк — Прожорливый Рот, — с улыбкой пропела Алекс.
Майк раскрыл рот.
— И ни одной пломбы, — неразборчиво прошамкал он.
— Но вовсе не потому, что ты ешь мало сладкого, — добавил Джефф.
Поздний обед, который они приготовили на последнем баллоне походного газа, состоял из консервированных фрикаделек и разнообразных остатков и объедков, что завалялись в рюкзаках. За едой они болтали: тем для разговора нашлось много.
В три часа Джефф поднял руку.
— Ни у кого не осталось выпивки? — спросил он.
— Мм... по-моему, у меня есть немножко лимонада, — ответила Лиз.
Джефф косо на нее посмотрел.
— Я имел в виду спиртное, — пояснил он.
— А, — осеклась Лиз.
Спиртного ни у кого не было. Джефф потянулся к рюкзаку, который прислонил к стене, и достал бутылку водки и лимон.
— Я хранил ее на тот случай, когда у нас все кончится, — произнес он. — Для прощальной пьяной вечеринки.
Майк воздел глаза к небу.
— Этот ублюдок даже лимон принес, — посетовал он. — Пьянство — твой конек, да?
— Это вид искусства, — глубокомысленно провозгласил Джефф.
— Конек — это животное, — заметила Алекс.
— Ха, — мрачно буркнул Майк. — Какая ты остроумная.
Они смешали водку с лимонадом Лиз и передали стаканчики по кругу.
— Ну здравствуй, — произнес он.
Я сидела на старой скамье за вторым корпусом. Микроавтобус, везущий рьяных туристов в поход по горам, отправился в путь чуть меньше часа назад; я наблюдала, как он отъезжает с асфальтированной площадки у крикетного поля.
Мартин раскраснелся; казалось, он не ожидал меня увидеть. Бросил у арки большой пакет и подошел к тому месту, где я сидела.
— Ты рано. Мы только в пять начнем.
— Ты завел секундомер? — спросила я.
— Не настолько же я фанатичен, — произнес он. — Чем занималась?
— Только что проводила походников, — объяснила я.
Его реакция меня встревожила. Он замер как вкопанный, и по его лицу промелькнула тень растерянности и злобы, прежде чем он резко спросил:
— Они тебя видели?
— Разумеется нет.
— Уверена?
— Да. Я все время сидела здесь.
Он немного расслабился.
— Хорошо. Было бы очень... плохо, если бы кто-то тебя увидел. Все было бы испорчено.
— Знаю, — сказала я. — Поэтому я и не попадалась им на глаза.
Его черты постепенно смягчились.
— Молодчина. Да, мы хотим, чтобы наш маленький проект прошел тихо. Нельзя, чтобы Картер или Аркрайт разгадали, что я готовлю.
— И что же?
Он рассмеялся.
— Поживем-увидим, как говорят наши бабушки. — Он сел на скамейку и вытянул ноги. Светлые волосы упали на один глаз; он подул, и они взлетели веером.
— Правда, Картер никогда не замечает то, что я делаю, — посетовал Мартин. — В каком-то смысле мне даже немного обидно, что он меня никогда не подозревает. Все думает, что это те дебилы из корпуса напротив. Слишком уж он консервативен.
— В каком смысле?
— До сих пор считает, что трудные подростки носят потертые кожаные куртки, курят тайком и разговаривают на задних партах. В начальной школе они плевались бумажными шариками в потолок. Наверное, его утверждения были справедливы лет тридцать назад.
— Значит, ты причислил себя к новой породе школьных бунтарей?
Он рассмеялся и пожал плечами.
— Идеальный бунтарь и идеальный преступник — одно и то же. Он не из тех парней, о которых все известно. Он выполняет задания, вовремя сдает сочинения, он вежлив, и его никогда не поймают. Взять хотя бы меня и моего друга Картера, который считает, что у меня из штанов солнце светит. И штаны чистые, заметь, со стрелочками.
Я понимающе кивнула.
— Но вся школа знает, что ты за человек, — возразила я.
— Ну, я в конечном счете не идеальный бунтарь, — равнодушно ответил он. — Это всего лишь хобби, понимаешь?
— Понимаю, — озадаченно ответила я; он пошутил, но его слова не прозвучали как шутка. — Так в чем же заключается идеальное преступление?
Мартин нахмурился, будто никогда не задумывался об этом.
— Это преступление, о котором никто даже не знает, — наконец ответил он.
— Я бы тоже так ответила, — согласилась я.
Оглядываясь в прошлое, я вижу, в чем его ошибка — маленькая оплошность, которая тогда ускользнула от моего внимания. Прежде чем ответить, он размышлял на секунду больше, чем необходимо. Его ответ был верен; именно так следовало ответить; но Мартин был слишком умен, ему не требовалось трех секунд, чтобы придумать, что сказать. Осторожное размышление было мистификацией, ведь он знал ответ задолго до того, как я задала вопрос.
— Мне кажется, — продолжал он, — такие люди, как Картер, даже не допускают возможности, что что-то происходит, если им об этом неизвестно. Мистер Картер держит руку на пульсе школы, как он любит повторять. Он проработал здесь тридцать лет; ему ли не знать? Но потом случается нечто, и винить некого. Что же делает бедняга Картер? То же самое, что и всеми уважаемый господин Аркрайт, и даже старина Гиббон: опускает руки. Он не делает ничего, потому что других вариантов у него нет. Печально, правда?