Ямщина
Шрифт:
– Вот и слава Богу, добралась… Теперь я спокойная…
Петр хотел сказать, что она зря это сделала; хотел сказать, чтобы она уезжала обратно, что он не желает от нее такой жертвы, но ничего не сказал, потому что в краткое мгновение понял: он обидит Феклушу этими словами, да и не значат они ничего, слова, по сравнению с той радостью, которая светилась в глазах Феклуши. И он лишь пробормотал смущенно:
– Грязный я, и скачут по мне, как бы не перепрыгнули…
– Не беда, – не поднимая головы, тихо отозвалась Феклуша.
И все эти годы, проведенные на Нерчинской каторге, он не
Теперь они возвращались с каторги.
Ванюшка, сморенный дорогой, спал в передке телеги на охапке свежей травы, Петр с Феклушей мостились на неудобной седушке, а спиной к ним, то и дело оборачиваясь, сидел возница – бойкий, разговорчивый дедок Кузьма Павлович, которого они подрядили до Мариинска, потому что он согласился скинуть цену. Всю дорогу Кузьма Павлович забавлял их шуточками и присказками, но теперь сморился и начал задремывать, однако время от времени спохватывался и крепче перехватывал вожжи. При этом восклицал:
– Эть, кура-вара-буса-корова! Гляди у меня!
Кому он эти слова адресовал – было непонятно. А седенькая головка, накрытая старым истертым картузом, между тем снова начинала беспомощно клониться на грудь.
– Слушай, почтенный, – окликнул его Петр, – дай-ка мне вожжи, а то совсем тебя сморило.
– И бери, разлюбезный, – охотно откликнулся Кузьма Павлович, – а я вот тут с парнем прикорну…
Передал вожжи, быстренько сполз вниз и улегся на зеленой траве рядом с Ванюшкой, удобно свернув кругляшком худенькое тельце, и сразу же сладко засопел, тоненько присвистывая носом.
Зелень травы и деревьев, промытая дождями, под солнцем прямо-таки искрила. Земля парила, отдавая в воздух лишнюю влагу, буйно шумели птицы, тихо поскрипывало колесо телеги, и Петр, оглядывая округу, время от времени оборачивался к Феклуше и начинал весело насвистывать, совсем забыв о тревогах, которые одолевали его все сильнее, чем ближе они подвигались к Томску и Огневой Заимке. А тревога, которая не давала ему покоя, заключалась в одном: как и где жить дальше? Незадолго перед отъездом Феклуша пересказала ему давний разговор с Дюжевым, который хотел сделать их своими наследниками, но Петр к этому сообщению, ничего не сказав, отнесся холодно: не хотелось ему брать чужое богатство. А как и от каких трудов жить-кормиться – этого он не мог придумать. Но сейчас, правя лошадкой и оглядывая цветущую чистую округу, он ни о чем не тревожился.
Просто – было на душе светло и радостно.
А что еще нужно?
37
В Мариинск прибыли к полудню.
На постоялом дворе – приткнуться негде. Чиновники, выборные от окрестных сел, полицейские чины – все суетились, шумели, сновали туда и сюда по неотложным делам, у всех на лицах – серьезная озабоченность и важность. Здесь и узнали, что со дня на день ждут в Мариинске царский поезд. Петр еще и оглядеться не успел, а к нему уже подоспел
– По начальству поскакал докладывать, – Кузьма Павлович сладко зевнул и предложил: – А поехали, ребятки, ко мне. У меня изба пустая, вдвоем со старухой, вот и переждете всю кутерьму эту. После и дальше вас отправлю, дорого не возьму.
– Может, и правда так сделать, Петр Алексеич? – Феклуша прижимала к себе Ванюшку и тревожно поглядывала вслед убежавшему полицейскому. – Заодно и отдохнули бы, выспались…
Подумав, Петр согласно кивнул, и они все терпеливо стали ждать полицейского. Тот появился нескоро, вернул документы, записал, где они остановятся на постой, заодно приказал, чтобы трогались отсюда только на третий день, и, помолчав, грозно добавил:
– Сам приду и проверю. Если раньше выедешь – пеняй на себя.
Спрятав документы, Петр подсадил на телегу Феклушу с Ванюшкой, и Кузьма Павлович, понужнув лошадку, повез их к себе на постой.
На берегу речки Кии, там, где был перевоз, беспрерывно стучали топоры и вверх поднималась красивая деревянная арка, а к ней вел пологий помост. Плотники еще прилаживали, прибивали последние доски, а на возах уже подвозили свежую хвою и нарядные бабы тут же принимались плести из нее пышные гирлянды.
– Вона как готовимся, – восхитился Кузьма Павлович, – чай не самы в Сибири зачуханы, тоже кой-чего могем, когда пожелаем.
Петр на все эти приготовления смотрел отчужденно и даже равнодушно. Не трогала его людская суета. Зато Феклуша, не скрывая любопытства, оглядывалась вокруг и все показывала Ванюшке, приговаривая при этом:
– Здесь сам царевич поедет.
– На волке? – спрашивал Ванюшка.
– Нет, на лошадках. Вот здесь поедет, а люди встречать его будут.
– Как у нас этап встречают? – не унимался Ванюшка.
– Ой ты, Господи, да забудь ты про этапы, ласточка моя, забудь, – приговаривала Феклуша, поглаживая сына по голове.
Кузьма Павлович между тем подгонял лошадку, да она и сама, чуя недалекий дом, прибавляла ходу, и скоро они остановились на окраинной улице, где кучкой стояли на отшибе несколько старых домишек, вросших в землю и глядящих окнами на восток – на небольшое поле, заросшее кривыми ветлами. За полем дыбились два больших холма, на макушках которых темнел густой сосняк.
Возле одного из домишек Кузьма Павлович осадил лошадку, весело объявил:
– А вот и наши хоромы!
Ворота на живульку были сколочены из жердей, потемневших от времени, за ними до самого огорода тянулась просторная ограда, по которой ходили разномастные куры, охраняемые здоровенным рыже-красным петухом. С низенького крыльца уже торопливо спускалась худенькая старушка. Кузьма Павлович увидел ее и, не слезая с телеги, весело закричал:
– Здорово, мать, дурак приехал!
– Да ну тебя, неуемный, дорога и та не уторкала. Никак с гостями прибыл? – привычно ворчливо выговаривала старушка, отпирая ворота и оглядывая из-под низко опущенного платка пассажиров.