ЯОн

Керет Этгар

— Ну, ты даешь! — подмигнул мне снова водитель, — я тут как раз говорю пассажиру, что сколько я тебя знаю, переживать — это для тебя святое.

— Почему? А ты что не волнуешься?

— Нет, — засмеялся водитель, — и знаешь почему? Потому что я не похож на тебя, я слушаю еще, что говорят по радио, а не только эти умирающие песни между известиями. А говорили, что эти, в вертолете, были парашютистами, а наш Йоси вообще в пехоте, так чего переживать?

— Сказали, что и парашютисты тоже, — пробормотала Рона, — и это не значит, что больше

никого не было.

Даже несмотря на помехи, было слышно, что она плачет.

— Послушай, сделай одолжение! Там есть специальный телефон, по которому могут звонить родители. Позвони им и спроси о нем. Пожалуйста, для меня!

— Я сказал тебе, — заупрямился водитель, — говорили, что только парашютисты. Не буду я сейчас звонить и делать из себя идиота. — И после того, как не получил никакого ответа, продолжил. — Тебе хочется выглядеть недоразвитой? Позвони сама.

— Хорошо, — она попыталась говорить твердым голосом, — тогда освободи мне линию.

— Опа! — сказал водитель и разъединился. — Сейчас она будет изводить их хоть десять часов подряд, пока они не проверят, — хихикнул он, как бы подводя итог. — Эта упрямица не слушает никого.

Его взгляд искал кого-нибудь, кому бы посигналить, но улицы были почти пусты.

— Поверь мне, — сказал он, лучше молоденькая девочка, пусть даже уродливая, чем красавица в годах, я по опыту знаю. Молодая, даже если она дурнушка, — кожа у нее упругая, груди торчат, у ее тела есть запах, запах молодости. Я говорю тебе, в мире есть много красивых вещей, но тело семнадцати, восемнадцатилетней…

Он пытался напеть что-нибудь, отличное от доносящегося из приемника, и после второго куплета зазвонил мобильник.

— Это она, — улыбнулся он и снова подмигнул. — Милая Рона, — наклонился он к микрофону, как будто он — ведущий на радио, беседующий со слушателями. — Как дела?

— Хорошо, — ответила женщина счастливым голосом, напрасно пытаясь изобразить хладнокровие. — Я звоню только сообщить — они сказали, что с ним все в порядке.

— И для этого ты звонишь? — засмеялся водитель. — Ну, и дурища ты, я ведь уже полчаса назад говорил тебе, что с ним все в порядке.

— Правильно, — вздохнула она, — но сейчас я более спокойна.

— Ну, будь здорова, — подколол он.

— Ладно, я иду спать, я страшно устала.

— Чтоб у тебя были только хорошие сны, — и он нацелил палец на кнопку, чтобы прервать разговор. — В следующий раз будешь слушать, что я тебе говорю, а?

Мы уже были почти у моего дома, на повороте он увидел какую-то худышку в мини, испуганно заметавшуюся, когда он просигналил.

— Нет, ты только посмотри на нее! — сказал он, пытаясь скрыть слезы. — Ну, правда, что, ты бы ей не вставил?

Паамася

Яниву он купил игрушечную обезьяну в каскетке. Если нажать обезьяне на спину, она издает странное рычание, высовывает длинный язык, достающий до носа, и косит глаза. Дафна считала, что игрушка уродливая, и Янив будет ее бояться.

Но Янив как раз, был в высшей степени доволен. «Хоа-а-а!» — старался он подражать рыку обезьяны. Косить он не умел, поэтому вместо этого моргал, а потом смеялся от удовольствия. Что-то есть в этом, таком полном, наслаждении ребенка, с чем невозможно соперничать. А в том состоянии души, в котором пребывал папа Авнер, даже и с наслаждением менее полным он не очень-то мог соревноваться.

Дафне он привез духи из дьюти-фри, те, что были написаны в записке. Были там две бутылочки — большая и маленькая, и он купил большую, не жалея денег — муж Авнер никогда не был скупым.

— Я просила о-де-туаль, — сказала Дафна.

— И..? — спросил он нетерпеливо.

— Не страшно, — улыбнулась Дафна, эдак горьковато, что свидетельствовало прямо о противоположном отношении к проблеме выбора, ты привез парфум. Это несколько крепко, но и то хорошо.

Своей матери он привез упаковку длинного «Кента». У нее проблем с подарками не было.

— Я должна сказать, что меня очень беспокоит Янив, — сказала она и резкими движениями разорвала упаковку сигарет.

— Что не так с Янивом? — спросил сын Авнер равнодушным голосом человека, знающего с кем ему приходится иметь дело.

— В детской консультации сказали, что он ниже по росту детей своего возраста, а когда его бьют, не дает сдачи, но это еще бы ничего…

— Что значит «его бьют»? Кто-то его бьет?

— Я, но немного, ну, не совсем бью, толкаю, чтоб научить защищаться. Но он только забивается в угол и вопит. Я тебе говорю, на будущий год ему идти в садик, и если к тому времени он не научится защищать себя, дети сделают из него котлету.

— Никто из него ничего не сделает, — рассердился я, — и прекрати быть бабкой-истеричкой!

— Ну, ладно, ладно, — обиделась мать и закурила, — если бы ты дал мне закончить, ты б знал — я и сама говорила, что это еще цветочки. А вот что действительно нестерпимо с моей точки зрения, это что ребенок не умеет говорить «папа». Ты когда-нибудь слышал о ребенке, который не умеет говорить «папа»? И не потому, что он не разговаривает. Он знает много слов — «чипсы», «Ури», «вода» — вообще, чего он только не говорит! Только «папа» он сказать не может, и если бы не я, он бы и «бабушка» никогда не говорил.

— Он не называет меня папой, он зовет меня другим симпатичным именем, — я старался улыбаться, — ты не должна преувеличивать.

— Извини меня, Авнер, но «Алло!» — это не симпатичное имя. «Алло!» кричат по телефону, когда плохо слышат. Ты знаешь, что Авива, вашего соседа снизу, он называет по имени, и только своему отцу он кричит «Алло!». Как будто ты какой-то хам, влезший на чужое место на стоянке.

— Эта страна — как женщина, — сказал на старательном английском бизнесмен Авнер германскому инвестору, — красивая, опасная, непредсказуемая, и в этом часть ее очарования. Я бы не променял ее ни на какое другое место в мире.