Япония. История страны

Теймс Ричард

Китайские ворота замка Нидзе (Киото)

С другой стороны, режим Токугава, без сомнения, подрывали серьезные структурные проблемы, с которыми он не мог адекватно справиться. Численность населения выросла до такой степени, что нарушение поставок продовольствия вызывало существенный рост цен и обрекало слабейших на голод. Изменение налоговой системы, системы чеканки монет и выпуск множества регулирующих расходы законов не могли исправить ситуацию. Сегун Есимунэ издал указ, согласно которому никто не имел права использовать для свадебного приема больше десяти паланкинов. Его преемники периодически пытались изгнать крестьян из городов и вернуть их в деревни, а также подавить инфляцию путем выпуска запрещающих законов. Но ничто не могло помочь экономической системе, которая практически достигла границ своего

потенциала и была обременена многочисленным и во многом непроизводительным военным классом, чьи привилегированные позиции оставались незыблемыми. Как пишет Бисли, «даже в конце периода самурайские ценности все еще играли центральную роль, пусть и были объектами сатиры и споров».

Череда неурожайных лет в 1830-е годы привела в 1837 году к крупному восстанию в Осаке, которое возглавил один из бывших членов правительства сегуната. Опиумная война 1839-1842 годов ознаменовала собой унижение гордого Китая европейскими силами. По прозорливому замечанию одного конфуцианского ученого из Японии, «откуда тогда было знать, что сгустившийся над Китаем туман не опустится со стужей и на Японию?» В 1852 году газета «Эдинбург ревью» уверенно заявила, что «принудительная изоляция японцев является ошибочной не только для них самих, но и для цивилизованного мира». В 1853 году эта политика столкнулась наконец с открытой конфронтацией. Правительство сегуна, пожалуй, желало бы и далее придерживаться традиционного изоляционизма, но вскоре стало очевидным, что оно не обладает подобной возможностью.

ГЛАВА 7. Революция и модернизация, 1853-1912 годы

С длительной изоляцией Японии покончили насильственным путем в ходе интервенции 1853 года. После примерно пятнадцати лет политической нестабильности короткая, но кровопролитная гражданская война уничтожила сегунат и установила новый режим. «Реставрация Мэйд-зи» была по сути революцией во всем, кроме названия. Новое правительство Японии взяло курс на ускоренную модернизацию, призванную обеспечить нацию вооруженными силами и укрепить экономику для того, чтобы противостоять империалистическим амбициям западных стран. Эта программа оказалась настолько успешной, что Япония сама вошла в круг влиятельных государств мира.

Глубокая трансформация Японии за пятьдесят лет — от политики «отсталой феодальной изоляции» до статуса «великой державы» — обычно описывается как триумф национальной воли и единения. Но была и негативная сторона: сопротивление переменам достаточно жестко подавлялось. Безжалостная эксплуатация рабочих и загрязнение окружающей среды стали печальными побочными последствиями первого японского «экономического чуда». Жители Запада двойственно относились к происходившим переменам. Большинство считало само собой разумеющимися ценности и превосходство собственной культуры и потому полагало принятие их Японией желательным и неизбежным. Некоторые с опаской размышляли о последствиях этого процесса. Другие же сожалели о решении «Страны лотоса». Редьярд Киплинг пробыл в Японии недолго, но успел горячо ее полюбить и впоследствии высказал остроумное предложение поместить всю страну под стеклянный колпак, поскольку она слишком прекрасна, чтобы быть частью реального мира. Бэзил Холл Чемберлен, первый профессор японского языка в Токийском университете, с юмором заметил: «Старая Япония походила на устрицу; открыть — означало убить ее».

Приход варваров

В течение столетий изоляции к берегам Японии иногда приходили иностранные корабли, ища убежища, для пополнения запасов или в попытке наладить более тесные взаимоотношения. Но их всегда отправляли обратно — откупались дарами или прогоняли пушечными залпами. Намерение США направить экспедиционный отряд, который японцы не смогли бы прогнать, диктовалось недавним завоеванием Калифорнии. Получив выход к Тихому океану, Штаты начали искать возможности прибыльного развития китобойного промысла и торговли с Китаем. Обе цели предполагали свободный заход американских кораблей в японские территориальные воды, и американцы полагали совершенно логичным, что их суда должны получать в Японии свежую воду и продовольствие и иметь возможность ремонта. Более того, они считали, что, «открыв» Японию, смогут обрести два несомненных преимущества: торговцы проложат путь миссионерам, а распространению христианского вероучения будет сопутствовать расширение зоны свободной торговли. Иными словами, американская агрессия подкреплялась оправданиями одновременно практического и этического характера.

Карикатура на коммодора Перри; с ксилографии 1854 г.

Восьмого июля 1853 года американская эскадра из четырех кораблей под командованием коммодора Мэтью Колбрайта Перри бросила якорь в Токийском заливе. Сегунат, предупрежденный голландцами, заранее знал об их появлении. Но никто не позаботился сказать об этом местным рыбакам, которые бросились к берегу, «точно

дикие птахи, спасаясь от внезапного нападения». Той ночью пылающая комета озарила небо, и Перри справедливо воспринял это как предзнаменование того, «что наша попытка привести необычный и изолированный народ в семью цивилизованных наций может оказаться успешной и без кровопролития». В его заявлении неявным образом выражалась готовность в случае необходимости пролить кровь; хотя начал коммодор с хвастовства западными достижениями. Когда он наконец соизволил сойти на берег для встречи с представителями сегуна, его сопровождали два огромных чернокожих матроса («самые привлекательные парни своего цвета из всех, каких только смогли сыскать в эскадре»), эскорт из моряков и чрезвычайно шумный оркестр. Как свидетельствует официальная хроника, «...весь этот парад был только для того, чтобы произвести впечатление». Заявив о своих требованиях, американцы отплыли, пообещав вернуться за ответом на следующий год.

Через год они приплыли снова и привезли подарки, причем кораблей было уже в два раза больше. Дары для сегуна явно преследовали цель произвести впечатление и включали в себя миниатюрную железную дорогу (350 футов 18-дюймовых путей), телеграф (с тремя милями проводов), две лодки, железную печь, телескоп, множество увесистых томов исторической литературы, сборники законов и дебатов Конгресса и тому подобное, модель винного погреба и небольшую коллекцию оружия. Каждому официальному должностному японскому лицу подарили вещи, которые представляли собой образцы продукции более развитой цивилизации: часы, меч, винтовку, револьвер и пять галлонов виски. Среди ответных даров были изделия из бронзы, лакированные поделки, керамика и текстиль — по мнению американцев, «бедная выставка, не дороже тысячи долларов». Чтобы подчеркнуть собственное превосходство, американцы провели при скоплении зевак парад и пожарные учения, организовав на борту ложный пожар, а также устроили стрельбу из тяжелых орудий. Все это сопровождалось щедрыми проявлениями морского гостеприимства («...когда свою работу сделали шампанское, мадера, вишневая настойка, пунш и виски, я обратился к... смеси из кетчупа и уксуса, которую они, похоже, тоже встретили с удовольствием») и музыкой оркестра темнокожих «менестрелей».

Неизвестно, что японцы сочли за окончательное доказательство высокого уровня развития американской культуры, но в итоге Перри заключил вожделенное соглашение, а еще через несколько лет аналогичные документы были подписаны и с другими западными державами. Первоначальные соглашения о дружбе, обязывавшие оказывать гостеприимство путешественникам, под давлением Запада были вскоре заменены торговыми договорами, предоставлявшими иностранцам гораздо более широкие права.

В ходе этого дипломатического процесса сегунат выказал фундаментальную слабость, во-первых, беспрецедентным решением проконсультироваться одновременно с дайме и с императором до того, как принять соглашения; во-вторых, допущением того, что Япония не может надеяться на победу в поединке с превосходящими военными технологиями «черных кораблей» Перри. Основу авторитета Токугава — право власти от имени императора как «великого воеводы, покоряющего дикарей» — фактически признали обманом.

Первые впечатления

Первым постоянным представителем Великобритании в Японии стал сэр Резерфорд Элкок. Его отчет о пребывании в этой стране «Столица сегуна» долгое время пользовался популярностью среди его соотечественников, хотя и спровоцировал коллегу Элкока (намного более талантливого) А. Б. Митфорда нелестно отозваться о нем в том духе, что Элкок «был бы намного более велик, если бы никогда не писал книг о стране, которую не понимал, и грамматик того языка, на котором не умел ни читать, ни писать». Как бы то ни было, характеристика Эл коком Японии как земли, где все перевернуто с ног на голову, долгое время оставалась расхожим представлением западных читателей об этой стране:

В сущности, Япония — страна парадоксов и аномалий, где все — даже самые обычные вещи — приобретает новый ракурс и необычным образом перевернуто. За исключением того, что они не ходят на головах вместо ног, только с немногими они — по какому-то мистическому закону — не обращаются в совершенно противоположном направлении и в обратном порядке. Они пишут сверху вниз, справа налево, перпендикулярными, а не горизонтальными строчками; их книги начинаются там, где наши заканчиваются, тем самым являя примеры любопытного следования правилу противоположного применения. Их замки, хотя и имитируют европейские, сделаны так, что запираются поворотом ключа по часовой стрелке. Все земные явления выглядят перевернутыми... Я оставляю объяснения философам, а сам лишь перечисляю факты. Здесь старики пускают бумажных змеев, а дети смотрят на них; плотник работает, направляя инструмент на себя; а портные шьют иглой от себя; они садятся на лошадей сзади — лошади стоят в стойле головой туда, где у наших хвосты, колокольчики на сбруе тоже всегда вешают не спереди, а позади... и наконец, здесь в общественных банях царит такое смешение полов, которое на Западе посчитали бы безусловно шокирующим и неподобающим; я описываю то, что видел, — и перед нами задача, которую предстоит решить.