Япония. В краю маяков и храмов
Шрифт:
Если вам непонятно, поясняю — когда с японской мобилки отсылаешь сообщение, то в него можно вставлять картинки из имеющихся в картотеке. Всякие морды, значки, цветочки и прочее. Бывает удобно. Например, вместо того чтобы писать: «Еду домой на электричке», просто высылаешь рисунок поезда. И всем сразу все ясно. Правда, мне лично не очень удобно, что в этом стандартном наборе картинок нет ничего, что можно было бы истолковать как «храм». Я как-никак в храмах большую часть времени отираюсь, высылала бы своим такую картинку, и все бы сразу знали, где я. И не искали бы меня понапрасну. Потому что храмы тут иногда так затеряны — просто на краю мира. Даже если, как храм Кацуодзи, скажем, административно расположены на территории Осаки. В Осаке, да! Но высоко в диких горах. Автобус ползет по серпантину над бурной рекой. Просто «Кавказ подо мною». Кацуодзи очень понравился. В сувенирной лавке продают печенье со впаянным внутрь красным кленовым листом. Откусишь — и во рту вкус октября и запах палой листвы. Такой, когда она желто-красная и лапчатая, застилает дорожки парков и ты шуршишь в ней ногами… Горы, пагода, деревянные павильоны. Пруд с фонтаном. В фонтане постоянно прописалась радуга. Кусты адзисаев [37] заполнили все вокруг. Их белые, лиловые и синие цветочные гроздья величиной с большой арбуз. Больше всего белых цветов. И от этого кажется, что идет снег. И везде стоят дарумы. Дарума — это маленький толстенький монах, символ счастья и исполнения желаний. Люди покупают деревянных дарумов и ставят их где могут. Разные дарумы выглядывают из развилок деревьев, кучкуются под бордюрами, карабкаются по черепице. Красненькие или беленькие, разной степени изношенности — и новые, блестящие, и совсем облезлые и потресканные, уже безлицые. Один дарума почему-то захотел переселиться ко мне. Так и сказал — забери меня к себе. Но я не решилась. Он тутошний, да еще кем-то оставленный, с чьим-то желанием… Уговорила его остаться. Он вроде согласился. А даруму я себе нового купила. Забрала домой. Он оказался с «омикудзи» — предсказанием судьбы. Таким благоприятным, что просто лучше не бывает. Говорят, хорошие предсказания оставляют себе, а плохие вешают в храме. Судя по обилию подвешенных бумажек, плохие предсказания попадаются очень часто.
37
Адзисай— гортензия.
Еще там была площадка со старыми, немного неухоженными павильонами. Стена под черепичной кровлей развалилась, и под побелкой видна дранка из кизяка… А черепица старинная, с узором. Я заглянула под пол. Там сваи, труха и косые солнечные лучи. Встречный свет. Пылинки в луче. В детстве я любила заглядывать под сваи деревянного домика на базе отдыха «Кийлов», где мы с бабушкой жили каждый июнь. Ощущение было точно такое же. Знала ли я тогда, что лет эдак через двадцать пять буду заглядывать вот так же под пол храма Кацуодзи в Осака. И увижу то же самое — пылинки в луче. Мне кажется, знала…
Еще в Кацуодзи был потрясающий колокол. Японские колокола отличаются от наших разительно. Они висят в отдельных деревянных низких колокольнях. Огромные, темно-зеленые, с литыми узорами. Звук из них извлекают посредством удара сбоку деревянным бревном. Бревно подвешивают на цепях и раскачивают. Я покачала било и позвонила в колокол. Если сразу после удара стоять внутри под колоколом, то звука совсем не слышно. Но если потрогать стенки, то почувствуешь звук руками. Колокольные стенки дрожат и тяжело вибрируют. По ним течет осязаемый звук. Они одушевленные, эти японские колокола. Как, впрочем, и все другие большие колокола в мире.
Ближе к середине июля в Японии наступает время храмовых фестивалей-мацури. Мацури — это праздники храмов синто. Их устраивают для того, чтобы задобрить местные божества. В дни мацури божества спускаются на землю. Ненадолго. Чтобы поесть, выпить и поразвлечься. И развлекать их, понятно, должны люди. И есть, и пить с ними, соответственно. Но кроме собственно пиров устраивают еще представления, шествия и танцы. Самый известный мацури Японии — фестиваль храма Гион в Киото. «Увидеть Париж и умереть» — это неправда. А вот «увидеть Гион и умереть» — это, пожалуй, намного ближе к истине.
Гион-мацури проводится с 14 по 17 июля и отмечается танцами, песнями, ночными огнями и парадами. Парад — самое интересное. Потому что это парад колесниц. Специальных таких колесниц — большая колесница называется «Ся», а маленькая — «Яма». «Ся» очень высокая: двухэтажный ящик на колесищах, покрытый высокой шатровой крышей, в которую еще вдобавок воткнут длиннющий шест со всякими висюльками. Шест такой высокий, что когда «Ся» тащится по улице, он почти вровень с домами (а дома высотой этажей в 7–8). По бокам «Ся» завешена цветастыми коврами. Многие из них — европейские гобелены XVI–XVII веков, некогда откуда-то притащенные в Японию (как правило, подаренные местным вельможам приезжими европейскими парламентариями). Сверху «Ся», на открытой верандочке, сидят люди. Впереди, там, где обычно кучер, стоят на подножке два типа в кимоно и с веерами, они очень красиво эти веера разворачивают и переворачивают — дирижируют усилиями тягловой силы. А тягловая сила — на человеческом приводе. Человек сорок мужичков в кимоно и соломенных сандалиях тянут «Ся» за веревки. Колеса у «Ся» огромные, сплошные, деревянные. Поворачивать они не могут, поэтому под самой «Ся» в согнутом состоянии пятится некий смельчак и периодически, с риском быть задавленным, тыкает под колесо здоровенным толстым деревянным совком — направляет движение. Рулит, так сказать. На поворотах дороги — еще интереснее. Перед поворотом «Ся» останавливается, и «лошадки» вытаскивают из привешенной снизу между колесами сетки большие плоские полустволы бамбука. Они подстилают их перед передними колесами немного под углом поворота и натягивают на этот настил колесницу. И так несколько раз, пока не повернут совсем. Тогда едут дальше. Естественно, что каждая следующая повозка должна поступить аналогично, поэтому непрерывного шествия не получается — чуть проедут и останавливаются, ждут, пока следующая колесница повернет. В момент очередного «троганья с места» мужички с веерами радостно кричат и наклоняются вперед. Веера вытянуты в руках… Как только эти красавцы не падают с подножки, ведь там им почти не на чем держаться! Так эти колесницы и следуют одна за другой, постепенно уменьшаясь в узкой перспективе увешенной рекламой улицы: огромные «Ся» мелко дрожат и дребезжат до самой верхушки шеста. С боков свешиваются колокольчики, сидящие в повозках дергают их и получается знаменитый перезвон Гиона — «чик-чили-чили-чили-чик». А между «Ся» едут «Яма». Они поменьше, без шатров, седоков и шестов. Но их тоже тянут люди. А внутри — елки, большие куклы в костюмах, цветы и зонтики.
Самое козырное место — на крыше «Ся». На каждой сидят, поджав ноги, по двое молодых людей. Наверное, для регулировки шеста. Лица у них по-дурацки счастливые. То есть настолько счастливые, что такое счастье в обычных условиях, наверное, доступно только полному дураку. Один из сидящих — крупный европеец. Я внимательно пронаблюдала за его безумной физиономией и подумала, что при своей пронырливости и везучести, сто процентов, на следующий Гион я сидела бы там же. Если бы не одно мерзкое «но» — на колесницы пускают только мужчин. По этому поводу один мой знакомый даже вспомнил своего приятеля, который живет в Амстердаме и поклялся однажды поучаствовать в гей-параде. Думаю, этому экстравагантному приятелю все же будет легче осуществить свою идею фикс, чем мне.
Впрочем, на земле тоже происходит немало интересного — между колесницами идут рядами люди в потрясающих, удивительных костюмах. Каждая группа одета по-разному — это шествия от разных храмов. Серьезные, даже пожилые и седовласые мужички разодеты в безумные радужные одежды, их головы — в огромных, разной формы соломенных шляпах. Особенно мне понравился идущий в процессии негр в кимоно. На «поворотных» стоянках все эти типы неторопливо и как будто из ниоткуда достают раскладные стульчики, садятся на них и на глазах у осаждающей обочины толпы курят, базарят, щелкают фотоаппаратами и потрясают мобилками. Впереди каждой колесницы шествуют по два распорядителя — они опираются на тонкие металлические палочки: стукнув палкой о землю, они, не перемещая ее, проходят вперед насколько возможно, а после подтягивают палочку по асфальту, издавая при этом удивительный, тонкий и шершавый звук.
И еще особая статья — мальчишки. Иногда в шествии попадались группы мальчишек 8-11 лет. Среди них были и обычные пацаны — тощие и вертлявые, и редкостные экземпляры — крупные и толстенькие. Впрочем, как везде. Одни были в свернутых из тряпок зеленых штанах, а другие в белых костюмах и рыжих длинных париках с лысинкой на макушке — ребята изображали водяных-каппа. Да, мальчишки, наверное, везде одинаковы — во все времена и во всех мирах. Хоть IX век, хоть XXI, хоть Япония, хоть Египет, хоть Сибирь, а глаза, мысли, ужимки и пакости в голове у этих маленьких бандитов всегда одни и те же. Еще была процессия важных мужей с огромными, в рост человека, красными бумажными зонтиками. Они закрывали ими маленьких (лет пяти), шикарно одетых «принцев». «Принцы» растерянно зыркали по сторонам в поисках мам и не хотели на остановках садиться на заботливо подставляемые им скамеечки. Они хотели дергать кисточки на костюмах своих проводников и, несмотря на все уговоры, не соглашались махать рукой толпе плебеев, то есть нам. В конце парада ехал на колесах большой корабль с золоченой носовой фигурой. Солнце отражалось от нее и слепило глаза. На фоне этого золотого огня сидели в корабле двое пацанов в белом со знакомым уже выражением счастья на лицах. Между ними периодически высовывалась разодетая принцессой девчонка и махала всем рукой.
Зрители тоже достойны уважения. Особенно стая оголтелых фотографов со штативами, которая резво бежала перед первой «Ся», периодически разворачивалась, устанавливала свои треноги, яростно щелкала и бежала дальше вперед. Так, наверное, снимают цунами или извержение вулкана — с риском для жизни рыся впереди смертельной красоты. Да еще особо пронырливые зрители где только не устраивались — сидели даже на фонарях и на козырьках второго этажа над магазинами. А некоторые забрались на огромную стеклянную стену универмага за рекламу «Бенеттона». Представьте себе картину — здоровенная колесница на фоне многоэтажной рекламы «Бенеттона», перед которой на уровне третьего этажа прыгают люди и машут веерами…
На обратном пути мы с Машей зашли еще в храм Нисихонгандзи. Он занимает целый квартал в центре Киото. Гигантская площадь, покрытая отражающими солнце блестящими голубями. Перед храмом на площади сидят голуби. В храме старые цепи, соломка татами, курящиеся палочки и косые солнечные зайцы. Пространство между деревянных опор — отдельный душистый мир, где, как в готическом соборе, явственно присутствует тяга вверх. Только как она возникает, при плоском-то потолке, мне абсолютно непонятно.
У самой станции метро мы наткнулись на детское шествие Гиона. Как история повторяется второй раз в виде фарса, так и тут повторилось в уменьшенном масштабе грандиозное шествие мацури. Первая низкая широкая повозка везла девчонок лет десяти. Они выбивали на громадных барабанах все тот же характерный ритм Гиона. За ними малыши пыхтя катили маленькие, почти игрушечные колеснички, в которых вместо людей сидели плюшевые мишки и обезьянки. И последний штрих — в тупичке грустно стояла настоящая «Ся», которую уже начали размонтировать. Ковры и шест сняли, и была видна вся массивная деревянная каркасная конструкция, стянутая толстыми узорными веревками. И лестница внутри.