Яринка Калиновская
Шрифт:
И, к сожалению, почти угадала.
Старую, покореженную, дуплистую липу на меже школьной усадьбы хорошо знало не одно поколение скальновских учеников.
Остановившись в кустах сирени, за широким, в лишаях и наростах, стволом под низко нависшими ветвями, Леня сразу спросил:
– Ты откуда?
– Из дома. Из Подлесного, - ответила Яринка.
– У тебя какое-то дело?
– Да... Думала здесь кое-кого встретить...
– А как там у вас?.. Тихо или понемногу шевелятся?
– Бывает тихо, а бывает, что и
Леня усмехнулся. Усмехнулся скупо, свысока и даже сурово, всячески стараясь подчеркнуть свою солидность, и оттого сразу стал прежним Леней Забродой, почти мальчиком.
– Мало, пожалуй, шевелятся, - сказал он строго и осуждающе.
– Надо бы веселее... А наши новости слыхала?
– Где бы я могла их слышать?
– Гад Дуська Фойгель подстерег у Казачьей балки Федю Кравчука... Насмерть, одной пулей. Из засады...
Он теперь полицай и переводчик у жандармского шефа.
Такая собака, что и не подумал бы. Расстреливает собственноручно по ночам... Сотнями, словно и родился фашистом... Ты остерегайся... Не попадайся лучше на глаза. Слыхал, будто вспоминал тебя... Интересовался, куда исчезла...
На мгновение в глазах у Яринки потемнело. Даже слегка пошатнулась и, чтобы не заметил этого Леня, прикоснулась плечом к липе... Закрыла глаза, потом встряхнула головой. Нет, Дуська ее не удивил. Тот Дуська, подбитая им птица и... еще кое-что, о чем знала только она одна... Но Кравчук... Чубатый, длинношеий Федя Кравчук, на которого она возлагала столько надежд и от которого с таким нетерпением ждала весточки... Из-за той весточки она даже в немецком языке начала практиковаться... А тут...
– А тут у нас по-всякому, - верно не заметив ее состояния, продолжал далее Леня.
– Возвратился Максим.
Может, слыхала, Карпа Зализного, машиниста, сын. Был студентом в политехническом, а теперь здесь, в местечке, держит мастерскую. Кустарь-одиночка. Примуса, ведра, зажигалки и часы ремонтирует... А Очеретная Галина, так та, знаешь, вернулась на работу в типографию...
Теперь, разумеется, в немецкую.
– В немецкую?.. Галя Очеретная?..
К какому-то там Максиму Зализкому она отнеслась совсем безразлично. Слыхала лишь, что учился когда-то в их школе и что даже Ленине прозвище Радиобог - как-то связано было с ним. Но в школе Яринка такого уже не застала... А вот - Галя Очеретная!..
Та Галя, с которой они дружили, с которой стояли, прижавшись друг к другу, в первый день войны на площади возле репродуктора, учились на санитарных курсах... И еще там, на мостике... Они стояли рядом, и Галя сказала: "Не знаю, ничего я сейчас не знаю..." Вот тебе и "не знаю". Нет Феди Кравчука. Убит. И убил его, значит, Дуська Фойгель... Полицай Дуська Фойгель... А Галя Очеретная не просто там где-то, а в немецкой типографии!.. Вот, выходит, что делается!
После этого Яринка уже ничего и слушать не хотела.
Оторвать плечо от жесткого ствола
– Вот так-то оно...
– сказал он не по возрасту рассудительно, словно раздумывая вслух.
– Никто этого не ждал, не гадал... Тут еще теперь лагерь пленных. Окруженцев немало... Трое - на Курьих Лапках. С Сенькой Горецким дружат. Хлопцы бравые. Если что... А вообще, хотя фронт бог знает где, у нас уже понемногу шевелятся.
И просто, с наивной детской неосторожностью, не предупредив, не подготовив, вытащил из-за пазухи небольшую пачку сложенных вдвое листков и, оглянувшись вокруг, протянул Яринке:
– Возьми почитай... Можешь показать или передать там у себя, кому доверяешь. Только лучше так: из рук в руки.
Что это, Яринка не спрашивала. Почему-то сразу поняла и так. Восприняла как долгожданный сигнал от мертвого уже Феди Кравчука... Даже обрадовалась.
И была бы сейчас совсем довольна, если бы...
Если бы не тяжелая весть о смерти Кравчука и если бы не то болезненное чувство досады от непонятного, даже позорного поступка близкого человека, которому, выходит, уже и довериться опасно... если бы не Галя Очеретная...
Неожиданно, откуда ни возьмись, как назло, вышла она из-за угла, да и пошла Яринке навстречу. Шла, еле передвигая ноги, грустная, ни на что окружающее не обращая внимания и, наверное, ничего вокруг и нe замечая...
Яринке бы кинуться куда-нибудь в сторону. Убежать и от тяжелых сомнений, и от бывшей подруги, и от неизбежного, связанного с лживыми объяснениями или натянутого, тоскливого и, может, ненужного обеим разговора.
Но деваться уже было некуда. Галя, подняв голову, заметила ее и, вся вдруг просияв, с радостным удивлением бросилась Яринке навстречу:
– Яринка! Ты?! Откуда?! Здравствуй!..
– И сразу же сникла под холодным Яринкиным взглядом.
Таким холодным, словно они были только едва, а то и совсем незнакомы.
– Как ты?.. Где? Живешь, работаешь?
– лишь бы хоть что-то сказать, тихо бормотала Галя, остановившись и не осмеливаясь не то что поцеловать, а и руку протянуть.
А Яринка еще раз безжалостно смерила ее тем же взглядом.
– Работаю?.. А на кого, кому она теперь, эта работа?!
– и, помолчав мгновение, так и не сдержалась, спросила или подтвердила осуждающе: - А ты, слыхала, в немецкой управе или типографии работаешь?
– И сразу, обходя Галю, двинулась с места.
Сникшая, ошеломленная девушка что-то еще говорила, но Яринка ее уже не слушала.
– Бывай... Спешу... Боюсь машину прозевать...
– Так и прошла мимо с тупой болью в груди, с отчужденно-холодным выражением на лице.
А помрачневшая Галя не нашла, видно, в себе силы даже ответить ей. Так и стояла еще какое-то время посреди улицы, потупившись, опустив голову.