Ярмарка безумия
Шрифт:
– Что за глупости ты говоришь! Он сейчас будет, - упорствовала Виктория Алексеевна.
Вот что она всегда умела, так это упорствовать, подумал Ледников. Причем делать это по-детски - отчаянно и непонятно зачем, когда для других уже все очевидно, когда все тайны разоблачены, а следы обнаружены. Но она могла быть и другой - в ней иногда просыпалась богатая, властная дама, какой она была в лучшие годы их жизни с судьей Востросаблиным.
Виктория Алексеевна стояла у окна на кухне. Не было никаких сил что-то делать. В который уже раз после смерти мужа на нее навалились беспросветное отчаяние и физически ощутимый страх перед будущим. Одна из подруг, которой она призналась в этом, вдруг принялась утешать ее какими-то дикими доводами. Мол, тебе тяжело, но тебя все жалеют, потому что ты - жертва. И это всем понятно. Никому ничего не надо объяснять, доказывать, все и так на твоей стороне. Жертвам всегда сочувствуют, их жалеют, им есть чем утешаться. Зато сыновья и внучка теперь всегда будут с тобой… Внучка! Внучка, которую она давно уже видит только по телевизору, пожаловала вовсе не для того, чтобы помочь, а по каким-то своим делам. Ей что-то понадобилось в старых бумагах Николая Николаевича… Наверное, что-то можно куда-нибудь продать. Или скандал устроить. Она же теперь деятель телевизионных искусств, а они скандалами и живут. Почему-то про Ампилоговых спрашивала… Даже вспомнила, что Николай Николаевич был с Ампилоговым знаком, несколько раз они были у них на даче. Слава богу, из-за болезни Николая Николаевича они не смогли пойти тогда на день рождения Ампилоговой, после которого ночью все и произошло…
Потом, когда случился весь этот ужас, она никак не могла себе представить, как это можно - застрелить спящего мужа, с которым прожила целую жизнь. И остаться одной. Видимо, жена Ампилогова просто не представляла себе, что такое остаться одной!
Тут неожиданно появилась Нюра.
Нюра была кем-то вроде местной сторожихи и коменданта одновременно, дачники обращались к ней по любому вопросу. Виктория Алексеевна помнила ее с тех пор, как появилась дача. Нюра последние годы вечно ходила в телогрейке и сапогах. Платок она очень низко надвигала на самые глаза, и потому понять, какого Нюра возраста, было трудно. Виктории Алексеевне казалось, что Нюра за все эти годы ничуть не изменилась, хотя ее дочка, об отце которой никто ничего не знал, за это же время превратилась из белобрысой девчонки в красавицу. В поселке о ней ходили самые разные слухи. Дачники прозвали Нюру за грубую откровенность «глас народа». Но при всей грубости и непреклонности Нюра была незлой и на все просьбы охотно откликалась. В семействе Востросаблиных все, кроме Виктории Алексеевны, включая Гланьку, обращались к ней на «ты». Даже Валя Ледников научился этому у Артема.
– Здравствуйте, Нюра!
– негромко сказала Виктория Алексеевна.
– А мы вот уезжаем.
– Виктория Алексеевна, вы, что ли?
– не сразу признала ее Нюра.
– Что вы в угол-то темный забились? Вас и не узнаешь сразу.
– Ну, скоро вы нас и вовсе забудете, - грустно пошутила Виктория Алексеевна.
– Может, кто и забудет, только не я, - серьезно ответила Нюра. Она вообще шутки не любила и не понимала.
– И почему вас забывать - не покойница же еще!
– Еще!
– с выражением повторила Виктория Алексеевна.
– Вы вон какая еще… дама!
– наконец нашла подходящее слово Нюра.
– Представительная! Любо-дорого посмотреть.
Виктория Алексеевна невольно улыбнулась:
– Представляю себе.
– Виктория Алексеевна, ну чего вы убиваетесь-то так? Ну, дачу отняли… Так что, вам жить негде? Люди есть, которые всю жизнь без дач живут… Я же вам говорила: приватизировать надо, сейчас все приватизируют. Не послушали вы меня.
– Не разрешили нам, Нюра, не дали.
Нюра помолчала, осуждающе поджав губы.
– Выходит, кто-то на нее уже глаз положил, кому-то ее отписали. Тут так просто теперь ничего не делают. Или начальству, или нужному человеку, или - за деньги.
Виктория Алексеевна, сбитая с толку новыми обстоятельствами, которые открыла ей Нюра, молчала. Известие, что с дачи их выгоняют не потому, что так положено, а потому, что есть люди, которые этого хотят и добиваются, почему-то ужасно поразило ее.
– А хорошо, что у вас статуя Николая Николаевича есть, - заметив ее смятенность, утешительно сказала Нюра.
– Память какая-никакая…
– Статуя?
– удивилась Виктория Алексеевна.
– Какая статуя?
– Ну, белая такая, большая. Целый памятник.
– А-а, бюст…
– Он в квартире-то у вас поместится?
– Да вот не знаем… Для квартиры он вроде великоват… - стала чуть ли не извиняться Виктория Алексеевна.
– Но ведь не выбрасывать же такую вещь?
– строго осведомилась Нюра. И посмотрела на Викторию Алексеевну подозрительно.
Та моментально смутилась и принялась оправдываться:
– Ну, конечно, что вы! Мы вот и сами… думаем…
– А чего тут думать? Не выбрасывать же. Ну, пошла я…
Оставшись одна, Виктория Алексеевна какое-то время неприкаянно ходила по комнате, а потом подошла к большому стенному шкафу и, решительно вздохнув, распахнула дверцу. Из темной глубины на нее уставился пустыми глазами громадный белый бюст пожилого мужчины. Выглядел он нелепо и жутко одновременно.
Виктория Алексеевна смотрела на него как завороженная.
Тут в комнату вошел Андрей. Увидев мать перед шкафом, он тяжело вздохнул.
– Так я и знал!
– пробормотал он.
Не отводя взгляда от бюста, Виктория Алексеевна задумчиво произнесла:
– Представляешь, оказывается, нас так срочно выгоняют отсюда, потому что наш дом уже кому-то отдали! Мне Нюра сказала.
– Ну и что!
– отмахнулся Андрей.
– Мало ли мерзавцев и сволочей?! О каждом думать! Дом могли продать какому-нибудь олигарху! Хотя для олигарха это халупа! Ну да снесет и построит на этом месте замок с башенками. Плевать!
– Снесет… - завороженно повторила Виктория Алексеевна.
– А знаешь, пусть лучше снесет! Мне так будет легче. И вообще, мне теперь здесь жутко как-то… Ты не веришь, что за нами кто-то следит, а я чувствую. Чувствую! Я уверена, что в вещах кто-то копался в наше отсутствие. Все перевернуто.
– Как ты могла это заметить в нынешнем бардаке?
– скривился Андрей.
Но Виктория Алексеевна не слышала сына, погруженная в свои страхи.
– Я только не могу понять, что они ищут? Зачем? Что им от нас надо?
Андрей досадливо поморщился.
– Господи, мать, кому мы нужны! Следят за ней! Не морочь мне голову! Что я, не знаю, о чем ты на самом деле думаешь?
В ответ Виктория Алексеевна демонстративно обиделась.
– Ну и о чем?
– Тоже мне бином Ньютона!
– скривился Андрей.
– Ты думаешь только о том, что нам делать с этим дурацким памятником. И уже наверняка напридумывала всякой мистики. Мол, этот идиотский идол каким-то непостижимым образом связан с памятью об отце! Что нам нельзя его оставлять тут!
– А ты хочешь уехать, а его оставить здесь. Просто оставить. Бросить. Забыть. Чтобы его выбросили на свалку и лили на него помои… Он будет лежать в грязи, под ногами у всех, и каждый сможет плюнуть на него!
– Мама!
– Ты боишься сказать это, потому что это будет очередное предательство! Ты опять предашь отца!
Андрей сцепил зубы.
– Мать!
– Предательство! Предательство! И когда ты ушел с работы - тоже было предательство… - захлебывалась и тонула в собственных словах Виктория Алексеевна. Она понимала, что наговорила лишнего, ненужного, и потому боялась теперь остановиться.
– Все на него набросились, на него сыпались страшные обвинения, а сын в это время написал заявление об увольнении по собственному желанию…