Ярослава и Грач
Шрифт:
Но она давила в себе это желание. Это было несложно, потому что она злилась. На него: что не согласился на развод сразу. И на себя: за то, что, выйдя тогда из кабинета судьи, испытала облегчение. Не сегодня. Они окончательно станут чужими друг другу не сегодня.
Свобода, что она получила, оказалась вовсе не такой, какой она себе представляла. Она была ближе к тому, что описывал Гриша: вечера в звенящей тишине. Дочь была не способна заменить Яре мужа, да ей этого и не хотелось. Но были и плюсы: не было больше бессмысленных надежд и ожиданий. И не нужно было бояться резких слов. Исчезло напряжение, много месяцев назад
Почему все это не могло произойти, когда они были вместе?
Как-то раз Майя добралась до коробки, в которой Яра хранила свои старые украшения. Цепи, кольца, серьги, любимые кожаные браслеты с шипами. Все это когда-то было её защитой, её бронёй. Потом бронёй стал Гриша. Яру натянула браслет на руку и подошла к зеркалу. Смотрелось глупо. Она переросла все это. Она была взрослой женщиной. Матерью. И ещё совсем недавно женой. Гришиной женой.
Как же так случилось, что они не справились?
Много лет назад в почти пустой квартире Гриша сказал ей, что никогда не простит себе, если причинит ей боль. Тогда Яре казалось, что это полная чушь. Разве он способен ее обидеть?
А она? Клялась себе, что будет беречь его, заботиться о нем, не предаст его… Почему она считала, что это так просто, если любишь?
Как легко тогда было говорить все эти красивые слова и давать пафосные обещания. Как легко в них верить. Не только словам другого, но и своим собственным.
Она, наверное, тоже была в чем-то виновата. В Тридевятом отец дал ей три совета. Стань самостоятельной. Научи мужа тому, что ты от него хочешь. Заставь почувствовать, что ты ускользаешь. Она услышала только первый и последний. Судя по всему нужно было прислушаться ко второму. Она тащила его туда, где было интересно ей, и ни разу не попыталась оттолкнуться от его интересов. А ведь наверняка можно было что-то придумать.
А теперь поздно.
— Гриш, я тут подумала, — сказала Яра, когда в очередной раз одевала Майю на прогулку с папой. — Как только я выйду на работу, будем решать вопрос с квартирой. Я посмотрела цены. Если ты будешь не против, то две небольшие однушки где-нибудь на окраине можно будет потянуть, если взять небольшую ипотеку…
— Я перепишу на тебя эту квартиру, — ответил Григорий. — Пойдём, Майюш.
Они ушли, а Яра подошла к окну. Гриша ходил за Майей по детской площадке, помогал взбираться на горку, качал на качелях.
Ей хотелось к ним. Она думала, останется одна, и сразу все изменится. Забудет. Почувствует собственную самостоятельность, станет легче. Поймет, что он ей давно не нужен, что его она тоже переросла, как свои украшения. Черта с два. Нет, она ощутила себя и взрослой, и самостоятельной. Выяснила, что все может сама. И коммуналку оплатить, и с ребёнком везде сходить, и сифон прочистить. Только вот так хотелось налить вечером чаю, принести ему, сесть рядом и просто поболтать. Рассказать про свои успехи. Сказать, смотри, я справилась. И услышать от него: кто бы сомневался. И снова оказаться в кольце его рук.
Он все еще был для нее важен.
Боги, кого она пыталась обмануть? Она все еще любила его. Иначе бы не пересматривала по ночам в тысячный раз их совместные фотографии. И сердце бы не рвалось из груди и не замирало от нежности, когда она видела его с Майей.
Но она не была готова простить и пустить назад.
— Можно воды? — попросил
Яра кивнула и принесла ему полный стакан. Он осушил его до дна. Взглянул на неё прямо чуть ли не впервые за все это время. И столько было в этом взгляде…
— Яра, — позвал он. — Ты пойдешь со мной на свидание?
Пена дней. Пузырь девятый.
Он прожил много лет, он прожил много зим.
Тянулись серые дни, и никого рядом с ним.
Он просто пил, ел, спал. Тянулись серые дни.
Тянулись серые дни, они и только они.
Небо, улицы, люди — все в серой золе.
Одиночество стынет на пыльном столе.
Он петляет петлей от окна до окна,
Из которых уже не видна, не видна Она —
Любовь!
«Любовь» — ДДТ
Рано утром в субботу на кладбище было людно. Родственники и друзья, желающие почтить память своих мертвых или заставить на время замолчать свою совесть, навещали могилы. Те, кто приехал сюда один, действовали неторопливо и методично. Прибывшие коллективно вели себя шумно и деятельно. От таких слышались громкие команды: что и как убирать, куда класть конфеты, куда ставить цветы. Цветы… Люди несли своим покойникам ненужные им цветы. Григорий думал об этом иногда. А если бы его мать умерла раньше отца, он бы тоже носил ей цветы на могилу? На его памяти он не подарил ей ни одного букета, а мама цветы любила и всегда очень радовалась, когда получала их нынче от своих сыновей.
Могила отца была ухоженной, но пустой. Рядом с надгробием стоял небольшой, давно полинявший на солнце искусственный букетик. Грач понятия не имел, кто приезжал сюда помимо него. Он открыл калитку, зашел в оградку, осмотрелся, выдернул несколько травинок и сорняков, проросших между плит. Достал из кармана конфету, положил ее на постамент. Смахнул с лавки пыль и сел.
— Привет, пап, — сказал он.
Могила ответила тишиной. Лишь прошелестели на ветру листья растущей над ней березы. Сорок лет назад Григорий пробовал посадить здесь дуб, но тот так и не прижился. Сейчас это казалось ему символичным. Но тогда он очень переживал и заменил его на другое дерево. А дуб увез в лес. Иногда ему становилось интересно, что с ним там случилось. Окреп? Или окончательно засох?
Шелест листьев был приятен слуху, но не способен заглушить до сих пор звенящие в ушах слова Яры.
«Мы же не твоя работа, мы всего лишь твоя семья…»
Эти слова разделили жизнь Грача на до и после. Мать когда-то ответила ему похоже, только красиво. А Яра сказала так, как есть. И он вдруг прозрел. Груз осознанного оказался почти неподъемен.
Обычно на могиле отца Григорий хранил молчание, но сегодня вдруг захотелось поговорить. Он откинулся на спинку лавочки и глянул на плывущие по небу облака, которым до него не было никакого дела. Было в их безразличии что-то жестокое.