Ящик Пандоры. Книги 1 – 2

Гейдж Элизабет

– Думаешь, это будет хорошо для нас? – сказала Керстен. Было видно, что она относится равнодушно к военным действиям. – Как там Стью?

– Хорошо, – они оба знали, что Хэлу Стюарт писал более теплые и доверительные письма, чем остальным членам семьи. Керстен иногда проявляла интерес к этим личным письмам, в такие моменты на ее лице появлялось странное выражение. Как будто она ревновала к тому, чего Стью мог достигнуть за морями.

Но сейчас она приняла лаконичный ответ Хэла, отклонясь назад и положив ногу на ногу.

– Тебя ждут сегодня к обеду в семь, – она зевнула, – мама просила не опаздывать.

Сотни

раз Хэл замечал, что она как-то странно говорит слово «мама». Было ясно, что имелась в виду «твоя мама». Что-то в голосе Керстен давало понять, что она не является настоящим членом семьи. И хотя она стремилась доказать свою независимость, которая шла бок о бок с этой отчужденностью, Хэл часто думал, какой одинокой она, должно быть, была.

Он ничего не ответил. Она скинула туфли и удобно устроилась у окна с развевающейся от июньского ветерка занавеской. Она могла везде чувствовать себя как дома, кладя свои руки и ноги куда ей заблагорассудится и глядя на предметы своими карими глазами, такими спокойными, будто она обладала всем, что могла видеть.

– Ты скучаешь по Стюарту, да? – спросила она, посмотрев на Хэла.

Хэл пожал плечами. Вопрос смутил его.

– Не бери в голову, дурачок, – сказала она, – я всего лишь имела в виду, что ты хороший брат. Он писал на этой неделе?

Хэл кивнул, пересекая комнату на длинных ногах, чтобы взять письмо из шкафа. Он колебался минуту, прокручивая в мозгу содержимое письма, и потом дал его Керстен.

– Мне можно прочитать? Правда? – спросила она с интересом.

– Давай, читай, – он впервые давал ей прочесть письмо Стюарта.

Хотя таким образом он насиловал свой личный мир, но что-то в том, как она произнесла слово «мама» пробудило в нем жалость к ней и он не хотел, чтобы она чувствовала свое одиночество. Он видел, как она прикусила нижнюю губу, сконцентрировавшись на чтении.

Грудь спокойно вздымалась под блузкой, когда она переворачивала листок, читая мужские признания. Хэл мог видеть распятие у нее на шее – ее отец был католиком, и она вышла из всех семейных катастроф с этой религией.

Она покачивала одной ногой, пока читала. Хэл чувствовал запах ее духов, элегантный мускусный запах, который подходил ее атлетической фигуре. И в то же время Хэл испытывал неудобство. Он поймал себя на том, что опять отмечает ее женственность. Он не мог вспомнить, когда это случилось впервые – прошлой осенью, может быть, или летом, или, может, еще раньше, но он знал, что чувствовал какое-то новое напряжение, когда оставался с ней наедине. И ее поддразнивания заставляли его краснеть, чего раньше не случалось. Сейчас, когда Стюарт ушел на войну, Керстен и Хэл стали ближе друг другу. Она уже не казалась намного старше. Не казалась она уже и такой знакомой, как раньше. В ней было что-то экзотическое, что-то заманчивое. Когда она шла по комнате, он испытывал напряжение при ее приближении. Он следил за ней независимо от себя, скользя взглядом по гибкой, стройной спине, длинным ногам, зачарованный ее движениями.

Он стыдился этого и расстраивался, так как Керстен все время, сколько он мог помнить, была не больше, чем просто товарищ по играм, обидчивая старшая сестра. Было как-то неестественно смотреть на нее как на женщину.

Он видел, как она дочитала письмо, явно разочарованная его содержанием, и бросила его на стол.

– Мужчины, – сказала она, усмехнувшись, – вы действительно любите войну, так?

Хэл пожал плечами.

– Мы хотим выиграть, – ответил он.

– Ну да, если вы не возражаете против того, чтобы снести три четверти Европы на своем пути, то я думаю, все в порядке, – сказала она.

Хэл не мог придумать, что ответить. Теперь он заметил, что она смотрела на него более пристально, по ее лицу пробежал свет.

– Тебе что-то известно? – спросила она.

Хэл почувствовал внутреннее неудобство. Он подозревал, что она хотела сказать что-то такое, чего он не хотел слышать.

– Ты растешь, – сказала она, изучая его с улыбкой, – ты уже большой мальчик.

Он отвернулся и ничего не ответил.

– Ты будешь красивым парнем, – произнесла она, отклоняясь назад так, что блузка слегка разошлась у нее на груди. Хэл был шокирован.

– Как твой знаменитый брат, – продолжала она, глядя на фотографию Стюарта на бюро, – даже еще лучше.

– Продолжай, – он приблизился к ней, глядя на карты на стене.

Предмет, который она затронула, заставил его испытать неудобство, и он постарался приуменьшить его. Борьба и смерть казались ему куда более значительными, чем красота.

– Да, ты таким и станешь, – настаивала она, развлекаясь его смущением.

– Кого это волнует, – ответил он, неуверенно отодвигаясь от нее к окну.

– Тебя будет волновать, и очень скоро, – настаивала она, – когда ты и твои дружки из Шоте начнете сматываться в город в поисках легких девочек, если уже не начали.

– Я – нет, – ответил он.

– И не удивляйся, если ты вскоре начнешь строить глазки какой-нибудь сексуальной выпускнице, – добавила она.

Хэл покраснел. Он знал, что она права. В один прекрасный день девушки будут волновать его. Но сейчас это казалось абсурдным.

Сколько он себя помнил, романтика, любовь вызывали в нем только отвращение и презрение, как будто это было что-то слабое, недостойное внимания настоящего мужчины.

Но недавно, и Керстен заметила это, он стал думать о женщинах по-другому. Он обнаружил, что мечтает об их ножках, мягких голосах, выемках на шейках, ведущих вниз к груди. Часто, встретив на улице незнакомую девушку, он потом часами и днями фантазировал о ней.

Он бы хотел поговорить обо всем этом со Стюартом. У Стюарта было полно подружек и он был обручен с Марси Столворт, самой привлекательной и талантливой выпускницей прошлого года – подходящая пара, сказал отец, для обеих семей. Не было ничего такого, чего бы Стюарт не знал о женщинах.

Но Стюарта не было. Так что Хэлу приходилось самому разбираться в своих новых ощущениях. По какой-то причине он не хотел рассказывать о них своим школьным друзьям. Чувства были слишком личные, слишком непонятные, чтобы доверить их незрелым мальчишкам его возраста. Теперь ночи стали для Хэла мукой. Ему тяжело было заснуть, когда он лежал на животе, мучимый фантазиями о девичьих улыбках, бедрах под юбкой или о густых женских волосах, обрамляющих кремовые щеки и выразительные глаза. И он вертелся с боку на бок, так как прикосновение к постели усиливало его желание и уносило сон. Ему требовалось несколько часов, чтобы заснуть.