Ящик Пандоры
Шрифт:
В сознание ее ворвался голос Томаса.
– Давным-давно жила-была девочка четырнадцати лет. Жила она на Земле и выросла на птицеферме.
«Я тоже жила на птицеферме, – подумала Ваэла и вдруг сообразила: – Он обо мне говорит!»
Она открыла глаза.
– Заглядывал в мое досье, значит?
– Это моя работа.
«Девчонка-подросток на птицеферме. Его работа!»
Она вспомнила ту девочку, которой была когда-то, – дитя эмигрантов, землепашцев. Технохолопы. Галльский средний класс.
«И из этого всего я вырвалась».
Нет… честно говоря, она оттуда сбежала. Взрыв сверхновой не так много значил для девчонки четырнадцати лет от роду, которая достигла физической зрелости намного раньше, чем ее сверстницы.
«И я сбежала на Корабль».
Ваэла закрыла глаза. Уже много раз она вела с собой все тот же нескончаемый спор. Словно в ее черепе разом помещались две женщины – одну она звала Беглянкой, а другую Честностью. Беглянку не устраивала жизнь на борту и пугали опасности нижстороны.
– Ну почему мне досталась такая судьба? – бурчала Беглянка. – Не жизнь, а сплошной риск.
– Сколько мне помнится, – заметила Честность, – ты сама напросилась.
– Значит, я в тот день сдала свои мозги напрокат. Каким местом я думала, черт?
– Что ты знаешь о чертях? – полюбопытствовала Честность.
– Надо познать черта, прежде чем понять ангела, – так, кажется, говорит наш кэп?
– Ты, как всегда, все перепутала.
– А ты знаешь, почему я вызвалась добровольцем, чтоб тебя! – Голос Беглянки дрожал от невыплаканных слез.
– Да. Потому что он умер. Десять лет вместе с ним и – пфф.
– «Он умер»! Это все, что ты можешь о нем сказать? «Он умер»?
– А что еще тут можно сказать? – Голос Честности был ровным и уверенным.
– Ты не лучше кэпа – всегда отвечаешь вопросом на вопрос. Что такого сделал Джим, чем заслужил смерть?
– Он проверял свои силы и достиг их предела, когда бежал П.
– Но почему ни Корабль, ни даже кэп никогда не говорят об этом?
– О смерти? – Честность призадумалась. – А что о ней говорить? Джим мертв, а ты жива, и это куда важнее.
– Да ну? Порой я сомневаюсь… и думаю, что случится со мной.
– Ты будешь жить, пока не умрешь.
– Но что со мной случится?
Честность опять примолкла – для нее это было нехарактерно – и наконец ответила:
– Ты будешь сражаться, чтобы жить.
«Ваэла! Ваэла, очнись!»
Это был голос Томаса. Она открыла глаза и, откинув голову на подушку, глянула на своего начальника. Лучи прожекторов преломлялись в толще плазмагласа и озаряли его лицо. В эллинге рабочие гремели железом. Ваэла заметила, что Томас тоже утомлен, но старается не показывать этого.
– Я рассказывал тебе сказку о Земле, – заметил он.
– Зачем?
– Это важно для меня. У той девчонки-подростка были такие красивые мечты. Ты все еще мечтаешь о будущем?
По лицу Ваэлы пробежала нервическая радуга. «Он что, читает мысли?»
– Мечты? – Она вздохнула, закрывая глаза. – Зачем мне мечты? У меня есть работа.
– И этого достаточно?
– Достаточно? – переспросила она и усмехнулась. – Это меня не волнует. Корабль ведь ниспошлет мне прекрасного принца, не забыл?
– Не богохульствуй!
– Это не я богохульствую, а ты. Зачем мне соблазнять этого придурковатого стихоплета, когда…
– Этот спор мы продолжать не станем. Уходи. Оставь проект. Но больше не спорь.
– На попятный я не пойду!
– Так я и понял.
– Зачем ты полез в мое досье?
– Я пытался вернуть ту девочку. Если она оставила свои мечты, возможно, ей по пути с мечтателями. Я хочу сказать ей, что сталось с ее мечтами.
– И что же с ними сталось?
– Они все еще с ней. И всегда с ней останутся.
Вы говорите «боги». Хорошо. Теперь Аваата понимает такой язык. Аваата говорит: сознание – дар Бога Вида индивидууму. Совесть – это дар Бога Личности всему виду. В совести ты найдешь форму, придаваемую сознанию, и красоту.
Хали не ощущала течения времени, но когда эхо ее слов перестало отзываться раскатами в глубине мозга, она обнаружила, что стоит лицом к лицу с собой. Она все еще ощущала вокруг себя крохотное помещение, открытое для нее Кораблем позади терминала в архивах. И в этой комнате лежало ее тело. Ее плоть распласталась на желтой кушетке, а Хали смотрела на нее сверху вниз, не понимая, как такое может быть. Комнату заливал свет, расплескиваясь повсюду. Хали поразилась – насколько увиденное отличалось от того, что всегда показывали ей зеркала. Глянцевое покрытие кушетки оттеняло смуглую кожу. За левым ухом, под коротко стриженными волосами, проглядывала родинка. Свет был таким ярким, что хотелось прищуриться, но странным образом не резал глаз, и колечко в носу отражало его, сверкая. Все тело окружал странный ореол.
Хали попробовала заговорить – и долгое, наполненное ужасом мгновение ощущала, что не в силах этого сделать. Она попыталась вернуться обратно, в свое тело. А потом на нее снизошло спокойствие, и она услышала голос Корабля:
– Я с тобою, Экель.
– Это… как гибернация? – Она слышала собственный голос, не шевеля призрачными губами.
– Намного сложнее. Я показал тебе это, чтобы ты запомнила.
– Я не забуду.
И в тот же миг она обрушилась во тьму, медленно кувыркаясь. Корабль обещал дать ей новое тело – только это и вертелось у нее в голове. Тело старухи.
«Каково это будет?»
Ответа не было. Она неслась в жарком бесконечном туннеле, и страшнее всего было то, что Хали не ощущала собственного пульса. Но вдалеке прорезался свет, заливавший склон холма. Девушке, выросшей на борту, коридоры были понятны и знакомы, и когда она вылетела из темноты в белое сияние дня, ее потряс окружающий простор.
И она услышала биение. Это колотилось ее сердце. Хали невольно приложила руку к груди и, ощутив грубую ткань, опустила глаза. Рука была смуглой, морщинистой, старой.