Ящик водки. Том 3
Шрифт:
Комментарий Свинаренко
Еще в 94-м я взял интервью у вполне тогда уже звезды — Лени Парфенова.
«Он быстро, с чувством рассказал еще раз про то, до чего давно додумался и про что, наверное, уж сто раз говорил на застольях.
«С прежними проблемами покончено, а теперь новые. Но теперешние правила игры жестче, но честнее: нужны деньги, а не лавирование между консервативным горкомом и либеральным ЦК, или выбивание теса по блату, или сокрытие второго порося. Москва стала отдельным государством, которое вышло на первое в мире место по потреблению „Роллс-Ройсов“. Это новое время лучше старого. У нас в деревне все строятся — хоть баню! — и покупают телевизор „Фунай“! А старое было уж вконец нестерпимо —
Я не смотрю телевизор. Мне там нечего смотреть. Это квазижизнь. Понятно, что телевидение глуповато. Оно не может быть другим, оно самое простое по восприятию — между завариванием чая и протиранием пыли. И должно быть потреблено сейчас («И немедленно выпил»). Не смотрю я этого», — говорит он устало на прощание».
Именно тогда, в 94-м, я напечатал новое интервью с Бильжо. И он там очень подробно рассказал о своих планах, которые, вы будете смеяться, все выполнены. Это создание клуба «Петрович», издание ряда книг, съемка мультфильмов и работа на ТВ. Во дает!
Еще был могучий персонаж — дедушка Эрнст Неизвестный. Он сообщил мне, что в Америке (где мы в его доме и выпивали) попал в «такие условия (технические), что все задуманное берется и воплощается („в таких я никогда еще не работал“)». Он вспомнил старые годы, Советский Союз: «Мне не давали работы, не пускали на Запад. Против меня возбуждались уголовные дела, меня обвиняли в валютных махинациях, в шпионаже и проч. Меня постоянно встречали на улице странные люди и избивали, ребра ломали, пальцы, нос. Кто это был? Наверное, Комитет. В милиции меня били, вусмерть, ни за что. Утром встанешь, отмоешь кровь — ив мастерскую, я скульптор, мне надо лепить».
В Испанию я в том году впервые съездил. В Памплону, на фиесту. И там понял такую вещь: «Увидеть корриду один раз — значит ничего не увидеть, а только все испортить. Если в вашем распоряжении только один шанс, так лучше и не ходите. Иначе вы оттуда вынесете самое превратное впечатление. А пообвыкнетесь немного, так постепенно, может, и вас захватит этот испанский азарт, и вы поддадитесь магии тавромахии. Утеря этой корридной девственности происходит довольно быстро — в следующий же раз. На второй корриде уже не столько морщишься от обильной крови, но испытываешь даже некоторое удовольствие, от которого не отказываться же на всю оставшуюся жизнь из-за одного-то первого болезненного раза?
И потом, есть такая версия: бык символизирует мрак, варварство и тупую силу, а матадор — человека, цивилизацию и свет. Вспомните пикассовскую (испанец!) «Гернику»: там страшный бык победил матадора — Гернику разбомбили война и бычья мутность фашизма.
Да, коррида — не такое зрелище, на которое пришел бы профан, все понял и оценил. Это как опера, на которой дилетанту — без подготовки — смертельно, до сонливости, скучно. Тут надо столько всего знать, кучу тонкостей!
А почитателей и знатоков корриды в мире, полагаю, поменьше, чем оперных фэнов, тут еще меньше места для непосвященного.
А правду говорят, что самая настоящая коррида — в Памплоне, что все остальное с ней не сравнится? Ну, не совсем так. Тут публика добрая, пьяная, ей что ни покажи — довольна. Другое дело в Мадриде. Зритель там все тонкости знает и жутко требовательный: чуть что не так, свистит и орет. Попробуй в Мадриде матадор подставить быку пустую мулету вместо себя! Это позор. А в Памплоне такое сплошь и рядом: мулета напротив быка, а матадор сбоку стоит…»
Еще у меня весной 94-го, в марте, была историческая поездка, на тот момент: никто в те времена не ездил на вручение «Оскаров», а я — слетал туда. И сочинил текст. Это было очень давно — тогда еще не было прямых рейсов на Лос— Анджелес. И приходилось добираться с пересадкой — к примеру, из Сан-Франциско.
Было страшно: а вдруг не пустят? Про что я вообще буду писать? А если никто не даст интервью? Что, вот так и вернусь пустой? Скажу, мол, обосрался? Но — как-то все сложилось. Я после еще туда наезжал временами, пока не наскучило; каждый раз одно и то же, все те же фальшивые восторги, призванные замаскировать тот факт, что «Оскары» — это голый пиар, не более
Свинаренко: Видный кинокритик Денис Горелов сравнивал чеченских полевых командиров с индейскими вождями. Типа американцы краснокожих расхерачили по полной программе, а мы со своими чичкаемся.
— Ничего подобного. Между ними большая разница! Полевой командир Шамиль Басаев отличается от полевого командира Чингачгука принципиально. Басаев нам свою землю не продавал, денег за нее не получал, мы ее забрали, а они с этим не согласились. Не было сделки!
— А так ли это? Точно ли не согласились? А как же Шамиль (не Басаев, а его великий предшественник), который сдался русскому царю и поехал со своим гаремом жить в Калугу, вместо того чтоб пасть в бою или партизанить до конца в горах? Теперешние чечены — его правопреемники. А Джохар Дудаев, который на службе у белого царя дослужился до генерала и только после этого вспомнил про незалежность — и поехал строить чеченскую государственность? Не есть ли это хотя и косвенные, но железные доказательства того, что наши полевые командиры не в своем праве? Что массовое вступление чеченов в компартию и в военные училища — это посильнее продажи Манхэттена? Что, много в Штатах генералов индейцев? То-то же. Но в любом случае, война есть война, и если уж чеченцы в нее ввязались и не сдаются, то она должна идти до конца: либо до водружения чеченского флага над Кремлем — наверно, так они формулируют задачу, иначе зачем же и влезать было, — либо, что тоже логично, до последнего чеченца.
— И тем не менее. Сделки купли-продажи не было. Была военная победа в 1856 году. Покорение. Усмирение. Капитуляция перед лицом неизбежного геноцида. Осознанная необходимость подчиниться, мимикрировать, против воли принять правила игры. Так оно и есть. Однако вот индейского варианта — продажи своей земли за деньги, отдавая себе отчет в совершаемом, абсолютно добровольно, этого — не было. Чечены нам свою землю не продавали. Мы ее у них забрали.
— Неважно. Это не наш вопрос. Не мы ее забирали, не нам ее и отдавать. Я не собираюсь скальпы снимать ни с тех, ни с этих, и Верной Рукой, другом индейцев, я тоже не намерен становиться. Индейцы, чечены —мы про них как-то очень кстати заговорили. Поскольку у нас на повестке дня — приватизация в России, при том, что у русских наряду с чеченами и индейцами очень слабое уважение к частной собственности…
Комментарий Свинаренко
Я говорю про ту собственность, которая принадлежит не им, а кому-то постороннему… На днях мы что-то похожее обсуждали с одним нашим товарищем, весьма, по любым меркам, состоятельным человеком (не будем называть его фамилию). Так он сетовал, что вот нету у нашего народа уважения к этой самой частной собственности. К священному ее характеру.
Священность ее мне непонятна. Ну, пусть будет частная собственность, и пусть закон ее охраняет. Но мне скучен этот пафос, мне неприятно, когда при обсуждении частной собственности у людей загораются глаза. Ах, ах! Священная она, видите ли! Еб твою мать! Вот про то, что, к примеру, жизнь у человека нельзя отнимать, — никто не орет, не блажит. Свобода там, защита прав каких— Нибудь — это как бы в рабочем порядке, а нет — так и ладно. Но как про частную собственность речь заходит — так сразу пафос. Это как-то не очень красиво. Вот наш знакомый журналист Пьяных очень тепло отзывается о капиталистах, он так это понимает, что у них миссия, что они спасают страну и вообще в таком духе. И это мне не очень понятно, это из того же ряда. Я понимаю, когда люди снимают шляпу перед матерью Терезой, которая бесплатно возилась с убогими и омывала их язвы, — это да. Но капиталист, он просто наживается лично — и все, он бабки колотит. Живет и работает для себя. Я ничего против этого не имею. Но пафос-то к чему тут? Глупо любить человека только за то, что он капиталист. Работа себе и работа. Не самая благородная, скажу я тебе. Принадлежность к некоторым профессиям — в этот список наряду с бизнесменами входят еще журналисты и проститутки — уже бросает тень на человека. Если у него такое ремесло, то, скорей всего, что-то с ним не в порядке и он еще должен оправдаться, доказать, что не верблюд.