Шрифт:
В обложке использована фотография:
https://www.pexels.com/ru-ru/photo/4406662/
София ушла
– Мамочка, вставай!
Шторы плотно закрыты. Елена услышала топот детских ножек рядом с кроватью и перевернулась на другой бок.
– Встаю, милая.
Будильник на тумбочке зазвенел. Она открыла глаза. «Тик» – стрелка замерла на делении с цифрой шесть. «Заберу ее пораньше сегодня», – подумала Елена. «Так» – острая игла пришла в движение. Женщина встала с кровати.
Днем было тепло. Солнце грело спину в черном пальто. «Сначала – на нашу любимую площадку,
– Моя озорница.
Дверь с кодовым замком никак не хотела ее пускать. На звонок нажала. Послышались шаги и ей наконец открыли.
– Я за Софией.
– У вас опять код поменялся? – спросила Елена.
Та помотала головой.
– Подождите здесь.
За дверью с нарисованным солнышком резвились малыши. Елена навострила уши и старалась вычленить из общего гомона родной голосок. Вскоре к ней вышла воспитатель. Увидев женщину, она как-то тяжело вздохнула.
– Как вы? – спросила она.
– Все отлично. Вот пораньше пришла за дочкой. – она поерзала на низенькой банкетке и из кармана пальто выпало несколько детских мелков. Воспитательница подняла их с пола и протянула Елене.
– Все еще будет. – она отвела от нее глаза.
– Вам домой пора.
Дверь игровой вдруг открылась и откуда высунулись маленькие личики. Воспитательница прикрыла ее и аккуратно взяла женщину под руку. За спиной щёлкнул замок. Она вышла на крыльцо и взяла из-под козырька самокат розового цвета.
– Ну, пошли. – сказала она вслух.
– Нам и правда пора домой.
Обе воспитательницы смотрели как женщина идет по дороге.
– Опять. – вздохнула одна.
– Жалко ее. – ответила другая.
Елена катила рядом с собой самокатик, останавливалась и улыбалась в пустоту. Гладила рукой воздух, смеялась чьей-то беззвучной шутке. Протягивала кому-то мелок, и, не замечая, что он падает, шла дальше.
София ушла.
Посвещается
Корни впились в землю и жадно пьют воду. Под большим дубом сотни желудей: раскрытых, закрытых, сгнивших и застрявших носиками в земле. Они уцепились за жизнь хиленьким зеленым корешком, что любой малыш вытянет без труда, а животное затопчет. Снимаю с росточка сухой листок, чтобы вверх без стеснений рос. А всю остальную работу сделает за меня дождь.
Ты крепче за землю хватайся, да под ветром не гнись. Слушай, что дуб шепчет тебе через землю. Слушай, как он ветками-костями поскрипывает. Кто-то в сторону отвернулся, а ты вверх смотри. Ветки наверх вскинуты: за что, мол, так долго тут стою. Скрючены все, черные. Большой стал и старый. Обнимешь – руки не сомкнуться. А коры коснешься, как наждачка шершавая и грубая. На боку – трещина и гвоздь вбит.
А весной, знаешь, на нем зеленые листья есть. На макушку его посмотри. Там, наверху уже жизнь продолжается.
Медуза
В душный вагон ввалилась толпа. Плечи касались чужих плеч, нагретую кожу облепили сумки, в спину уперся раздутый рюкзак. Консервированное состояние сроком на три минуты, а то и больше. Вокруг стоял запах не лучше рыбного, а лица вокруг блестели словно перламутровые ракушки.
На меня уставились чьи-то глаза. Посреди брови потемневший шрам. И я вспомнила. Голова вжалась в плечи, спина превратилась из восклицательного знака в знак вопроса. Я поднесла руку к лицу, пальчик мазнул под глазом и остался чистым. Тушь на месте, на коже только кристаллики соли. Мы были тем летом на море. Он нырнул в воду и лицом случайно наткнулся на нежное желе с ядовитыми жгутиками. На берегу кто-то всучил мне в руки сметану и кислый запах смешался с ароматом вареной кукурузы. Я намазывала содержимое баночки на обожженное лицо плохо знакомого парня. Пальцы скользили по припухшим векам, щекам и красной полосе посреди брови. Сметана быстро нагревалась и высыхала. Был ли толк в том, что я делала? Рядом сидели вожатые и перешептывались, а я и не понимала почему. Сидела рядом с ним пока он не открыл глаза. С пляжа мы ушли вместе, а вечером прогулка по аллее с кипарисами, где улитки еле держатся за веточки. Мы ходили мимо громкой дискотеки, поближе к нашему берегу на луну смотреть и слушать многообещающее «шш-шш». Вернулись в Москву, и все пропало: ни прогулок, ни лица близко-близко, ни шепота у раковины уха. Мы вошли в режим ожидания на неопредленное время, никто не решился тогда повесить трубку. Так и молчали.
Высунула голову из толпы и украдкой взглянула на него снова. В поле зрения попали только ухо, да загорелая щека. Воображение пыталось собрать его образ в единое целое, но как-то не клеилось. Волосы стали короче, бандану он больше не носил и кольцо из уха вытащил – только дырочка осталась. Было ли кольцо на пальце? Я встала на цыпочки и тут же потеряла равновесие. Вагон качнувшись, затормозил. Жаркой волной люди хлынули наружу через открытые двери. В полупустой вагон забежал ветер. Призрак исчез, оставив след на песке где-то далеко отсюда.
Цвет моего имени
Ее пальцы были точно паучьи лапки. Лали могла ловко перебирать нити, цепляя их ноготками. До бесконечности. Колючая нить накрутилась на тощую руку. Опять рябая баба тенью являлась ей. Покойно было только на балконе: не шаркал никто, не причитал, не звал ее по имени. Под тапочками двинулась разбитая плитка, а ей все старой казалось, что дорожка гадюкой убегает из-под ног. Была ли она виновата в аварии? Сам черт ей ключи в карман всунул в тот день. В квартире что-то, звякнув, упало. Старуха прищурилась, но нет, конечно ничего не увидела, расплывалось все, что чуть дальше ее носа. Лали отвернулась от своих окон. А ведь там висели ключи. Точно, те самые. И она вспомнила свои гладкие без единой морщинки руки.
Свет с улицы пробрался в дом и замер на стуле с одеждой. В комнате пахло стиранным бельем, наглаженная юбка и черная блуза ждали свою хозяйку в теплых лучах солнца. А хозяйка новому дню не обрадовалась. Похороны. У гроба фитилек свечи потрескивал, пламя не желало разгораться. Плохая примета, наверное. Но она понадеялась, что со словами молитв, ее совесть и память тоже очистятся, поблекнут. Но картина, плетеная из красных нитей не отпускала, крепче связывала руки, плела свои жуткие узоры вокруг мыслей.