Ясень и яблоня, кн. 2: Чёрный камень Эрхины
Шрифт:
– Но он не ждал нападения!
– А почему он его не ждал? Настоящий воин всегда, в любое мгновение, при каждом ударе сердца готов отразить нападение, ждет он его или не ждет! В чужой стране или в своей постели! О чем же он думал?
Сэла могла бы сказать, на чем тогда было сосредоточено то, что сам Ниамор в очередном приступе бахвальства мог бы назвать своими мыслями. Но такой ответ не годился для Срединного Покоя и для ушей фрии.
– Нет, не раб виноват в том, что Ниамор лишился жизни! – продолжала Эрхина. – Воля Богини направляла руки раба! Ниамор сын Брана разгневал Богиню своей непочтительностью и получил справедливое наказание. Ради чести
Воины за спиной Торварда отступили. Он остался стоять, где был. Сэла тоже не трогалась с места, не веря, что все может кончиться так хорошо, и выжидала какого-то подвоха.
Эрхина сделала Торварду знак подойти, и у Сэлы замерло сердце. Чары кюны Хёрдис сильны, но и верховная жрица Богини не то что все прочие люди. А если она сумеет взглянуть сквозь наведенный облик? Раньше она не замечала поддельного слэтта, но теперь сами обстоятельства, будь они неладны, заставляют ее вглядываться в него со всем вниманием. Неужели она не узнает того, кого так пылко обнимала когда-то? А вдруг ей сердце подскажет!
Но, похоже, сердце фрии Эрхины не значилось среди ее советчиков. Торвард приблизился к трону на несколько шагов и остановился. Мельком он заметил на груди Эрхины черный камень, о котором говорила Сэла, но тут же поднял взгляд к ее лицу. Он тоже думал: неужели она его не узнает? Он-то узнавал ее – ту, которой так восхищался, о которой так мечтал… Сердце его дрогнуло: впервые после того далекого дня в саду Богини он видел ее так близко, они вновь стояли друг против друга. Даже помня о нанесенной Аскефьорду обиде, он был поглощен и захвачен ее красотой.
– Как твое имя? – спросила Эрхина.
И Торвард не сразу смог ответить на этот простой вопрос: казалось странным услышать его от той, которая его знала.
– Коль, – коротко ответил он наконец и подивился, что она верит этой грубой лжи.
– Где твое место?
– В кузнице.
– Откуда ты? Я слышу по твоей речи, что ты из сэвейгов.
– Я из Слэттенланда.
– Ты был пленен в военном походе?
– Нет. Меня подарили тебе… госпожа. Я попал в плен на Квиттинге, и оттуда меня прислали сюда.
– Ты был воином?
– Да.
Эрхина смотрела ему в лицо, словно забыв, о чем хотела еще спросить. Выбор Богини был никак не случаен: среди рабов нечасто встретишь такую прямую, крепкую фигуру, у которой вечный страх не ссутулил плечи и не вдавил грудь, такую гордую посадку головы… Такой прямой, открытый, значительный взгляд… Такие ясные, умные карие глаза… Взгляд этих глаз проник в самое сердце: они словно бы намекали на что-то, известное только им двоим… Она мельком вспомнила высокого белобородого старика, который подарил ей этого раба от имени кого-то из мелких квиттингских вождей… Необычный подарок! И как кстати! Если бы она знала, что подаренный раб окажет ей такую услугу, то отплатила бы за него еще щедрее.
– Отвечай! – Опомнившись, Эрхина придала взгляду величавую надменность. – Ты с намерением убил Ниамора?
– Видно, в обычаях Морского Пути и Туаля очень большая разница! – с намеком ответил Торвард. – Тут все что-то говорили про благородную деву… – Он бросил мимолетный взгляд на Сэлу. – А мне сдавалось, что она – рабыня, твоя рабыня, госпожа. Разве нет?
– Да, – ответила Эрхина, вспомнив, что Сэла не только дочь конунга фьяллей, но и пленница, взятая в рабство.
– Ну, а значит, своей чести у нее нет, – продолжал Торвард. – Честь – только у тебя, госпожа, у ее хозяйки. Это на твою честь, госпожа, он покушался у всех на глазах. И ты сама за себя постояла – моими руками. Что же еще мне, твоим рукам, было делать, когда тебя обижали? А за оскорбление Невесты Ванов [2] я могу убить кого угодно. Только он сам себя убил. Сам сломал себе шею.
2
Невеста Ванов – одно из прозвищ богини Фрейи.
И все с изумлением глядели на раба из кузницы, который так спокойно говорил о своем праве лишить жизни военного вождя, ничуть не сомневаясь в своей способности сделать это, словно сила всех богов снизошла в него и должна была снизойти, раз уж в ней есть нужда. Воины слушали его сосредоточенно; на некоторых лицах отразилось понимание, на других – сомнение. Простой прием, которым раб с копотью на руках убил прославленного вождя, все они знали. Из такого захвата можно выйти живым, но только расслабившись и сдавшись. А сдаться Ниамор никак не мог. Он, с его упрямым и неукротимым нравом, сделал то единственное, что от него следовало ждать, – попытался освободиться и действительно сам сместил себе шейные позвонки, да еще таким мощным усилием, что его убийце почти ничего не оставалось делать. Знал ли раб, что Ниамор непременно сделает это самое усилие?
А Эрхина слушала с жадным вниманием, как никогда в жизни не слушала никого, кроме своих наставниц-жриц. В ней боролись недоумение, изумление и даже где-то восхищение. Он все говорил верно, этот некрасивый, черноволосый раб с темными глазами. У рабыни нет прав, у раба нет ответственности; домогательствами к ее рабыне Ниамор оскорбил ее же, фрии, честь, а ее раб дал отпор от ее же имени, потому что своего у него просто нет. В лицах этих двоих она сама и подверглась нападению, и отомстила за себя.
Но только ничего рабского в лице Коля не находилось – ни малейшего признака лени, трусости, вероломства, по которым проницательные люди с одного взгляда отличают рабов от свободных, в какую бы богатую одежду они ни вырядились. Перед Эрхиной стоял человек свободный, и свобода сказывалась в каждом его движении, в звуке голоса, в блеске глаз. От него исходило такое горячее, напористое ощущение силы, что подобное ей встречалось только в одном-единственном человеке…
– А ведь ты совсем не боишься! – промолвила она, словно хотела, чтобы ей разъяснили эту странность.
– А чего мне бояться? – Коль слегка пожал плечами. – Знаешь, госпожа, у нас рассказывают один случай, как отец провожал сына в поход. «Вот вскоре тебе, сын, предстоит идти в битву! – говорил старик. – Как ты станешь вести себя, если тебе предскажут, что в этой битве ты погибнешь?» – «Не жалея себя, я буду рубить мечом обеими руками, чтобы оставить по себе достойную память!» – ответил сын. «А если тебе предскажут, что ты останешься жив?» – «Тогда я, не боясь за себя, буду рубить врага обеими руками, чтобы стяжать славу!» – «Вот видишь! – сказал тогда старик. – Ведь в любой битве с тобой может случиться только одно из двух: либо ты погибнешь, либо останешься жив. Об этом знает судьба, а приговора норн не переменишь, так что не заботься о судьбе, заботься о славе!» Так и я: больше одного раза не умирает никто, а этого одного раза никто не минует, так что я готов встретить свою судьбу. Главное – знать, что не опозоришь своей памяти.