Яст

Караванова Наталья Михайловна

Собака вывела Янку на узкую тропинку. Возможно даже, звериную. Вильнула хвостом и скрылась в кустах. Девушка из любопытства заглянула в те кусты — вода там стояла. Темные весенние бочаги. И никаких собачьих следов. Пожала плечами — яст!

Тропка вывела к замшелым камням, над которыми высился нешуточный песчаный обрыв.

Так вот я где, обрадовалась Янка. Обрыв хорошо виден с железки и еще с того места на реке, где деревенские обычно купаются.

Стало настолько тепло, что Янка скинула куртку, завязала ее на бедрах, чтобы не потерять.

Под камнями цвела сон-трава. Синие бархатные цветы казались вспышками странного пламени. Не отсюда они были. Из иного какого-то, более яркого мира.

— Спасибо, — шепнула она ясту.

Присела у камня. Он был теплый, покрытый трещинами и тем особым, темно-зеленым мхом, который живет только на очень старых камнях.

Стихли все ветры, замолчали все звуки.

Ну, хотела, красавица, аленький цветочек? Сорвешь?

Все-то у тебя не так. Даже волшебство другого цвета.

Накатило одиночество. Вдруг, ниоткуда: много, много лет одиночества. Не с кем поговорить, некому помочь. Не для кого жить…

Синее глубокое небо. Апрельское, живое. Яст, ну что ты! Не грусти, я же здесь…

— Ну давай, пробормотала она, доиграем сказку до конца. Я буду — молодая дочь купецкая, а ты… ну, ты сам понял. Хочешь?

Немного теплого ветра по волосам. Бабочка-капустница — желтый огонек. Снова можно дышать. Янка раньше не знала, что бывает такое одиночество. Все беды ее стали казаться мелкими и пустыми.

— Яст, ну, там по тексту… я должна просить тебя показаться. Хоть на минутку. Чтобы не с пустотой разговаривать. "Не испугаюсь я виду твоего безобразного…" как-то так. Покажешься? Или нужно сначала цветочек сорвать? Так это я мигом…

Сзади кто-то засмеялся. Янка обернулась.

Она бы не удивилась, если б там и вправду стояло аксаковское чудище. Как в мультфильме — лохматое, с большими печальными глазами.

Но реальность оказалась прозой: парень был, пожалуй, лишь чуть старше, чем она сама. Темные волосы коротко стрижены, на носу ссадина. А глаза красивые, черные. Кого-то он ей сразу напомнил. Вот только кого?

Янка ошалело спросила:

— Ты кто?

Он ответил эхом:

— Кто?

— Ты Яст?

— Яст?

Яст, он это ты? Почему так все странно? Я думала, что придумала тебя, чтобы было не так тоскливо. Я ведь на самом деле никогда не бывала одинока… я… это розыгрыш, да?

Парень нахмурился. Провел ладонями по лицу. Янка чувствовала — ему плохо. Ему странно и страшно, и виной — она. Ее недоверие. Неверие. Игра.

Может, она и впрямь заигралась, может, пора домой?

Отвернулся, пошел от камней в сторону елок. Солнце забежало за тучу: а в собаку ты поверила. И в следы…

— Эй, погоди!

Если он сейчас уйдет в ельник, там она уже никого не найдет. Так всегда бывает: Яст просто не знает, что такое вторая попытка. Его загадки нужно разгадывать сразу…

Догнала, схватила за руку. Мельком отметила, что у него такая же куртка, как у нее. Под пальцами зашуршала материя — подкупающе настоящая.

— Извини. Я удивилась, вот и…

— Извини? Я удивилась?

— Я поняла. Ты учишься говорить, да? Давай, я помогу. Смотри — это елка…

Каждый день — взахлеб. Парень и был Ястом и не был. Янке оказалось совсем неважно, откуда он взялся. Он с ней разговаривал. Он ее слушал, у нее учился. И апрельская синева больше не давила на сердце тоской по невозможному. Янке нравилось рассказывать. Она много знала о том, что растет в лесу, и что живет в лесу.

И чем дальше, тем больше ей открывалось тайн. Она по привычке называла приятеля Ястом, но Ястом была и собака с рыжим носом. И таволга у болота, и кипрей возле прогнивших шпал.

Ястом был ручей, паутинка и паук. Иногда казалось, что и солнце и небо здесь — тоже Яст. Он на прямой вопрос всегда отвечал:

— Это смешно: как я могу быть солнцем? Оно же далеко. За пределами атмосферы.

— Хорошо. А сон-трава? Сейчас июнь кончается, а у твоих камней она все еще цветет.

— Да? Непорядок.

Но синие запредельные цветы никуда не девались и назавтра, и на послезавтра.

Янка успела сдать экзамены и поступить в институт. Яст, пока она готовилась, узнал кучу нового об истории Земли. История его интересовала как-то однобоко: только с точки зрения истории технологий. Янка однажды спросила, и он ответил:

— Здесь за века почти ничего не поменялось, представляешь? А оказывается, столько всего произошло…

Иногда, если было поздно, он провожал ее до железки. Там, у края полотна, фигура его становилась полупрозрачной, истончалась, словно Яст — это привидение какое. Янка тогда думала: вот бы нас кто-нибудь увидел. Напугался бы, наверное.

Она не замечала, что Яст меняется со временем. Он стал выше, чуть-чуть изменились черты лица. Он перестал ей напоминать кого-то, она и забыла, что он кого-то ей напоминал. Изменился голос. Изменились сами интонации. Из неуверенных и вопросительных стали ироничными и задумчивыми.

Однажды Яст спросил:

— Янка, а чем кончается та сказка?

Она помедлила, но ответила:

— Вообще-то свадьбой. Но там-то ты чудовище безобразное, и должен расколдоваться и превратиться в принца. А тут ты и так… ну, неплохо выглядишь.

— Янка…

— Что?

— Я не знаю, как тебе сказать… я ведь живу для тебя. Я сегодня, наконец, понял, что живу. Для тебя…

Она испуганно посмотрела на него, спросила отчего-то шепотом:

— А раньше?

Он невесело улыбнулся:

— Тебя не было и меня не было.

— А Яст?

— Яст… мне же нужно было где-то не-быть? Я не-был здесь. Под теми камнями, где твой цветок.

— Это твой цветок.

— Твой. Он — для тебя.

Клубок непонятной тревоги подкатил к горлу, Янка провела ладонью по его щеке.