Ястреб и голубка
Шрифт:
Сабби отправилась к ювелиру, чтобы снять со своего счета солидную сумму денег. Она решила заняться в Темз-Вью переустройством двух комнат, примыкающих к хозяйской спальне, таким образом, чтобы превратить одну из них в свою личную гостиную, а другую — в гардеробную. Ее наряды уже не умещались в шкафах, и для них требовалось гораздо больше места. Конечно, можно было распорядиться отсылать счета за все ее покупки лорду Девонпорту, но ей почему-то гораздо больше нравилось расплачиваться с торговцами золотом.
Дверь,
— Франсес! Как приятно тебя повстречать!
Но… я подозреваю, что ты собираешься продать свои драгоценности… — грустно предположила Сабби.
— О Сабби, мои драгоценности проданы уже давным-давно, — чистосердечно призналась Франсес. — Я здесь, потому что приходится продать последние драгоценности моей матери.
Сабби не могла этого перенести. Она втащила Франсес обратно в контору и, бросившись к ювелиру, потребовала только что приобретенные им драгоценности:
— Я дам вам двойную цену по сравнению с той, что вы за них выплатили.
Ювелир повиновался без промедления. Это была метресса богатейшего любимчика королевы, Бога Морей, и ее желание следовало считать приказом. Час был уже не ранний, и Сабби настояла, чтобы они вместе с Франсес сейчас заехали в Темз-Вью и поели чего-нибудь горячего.
За едой Сабби сумела заставить гостью разговориться. Франсес горестно взглянула на свои испачканные чернилами пальцы.
— Я теперь исполняю при отце обязанности его постоянного секретаря, — вздохнула она. — Он очень болен и не может вынести чьего-либо присутствия… только меня к себе и подпускает. Я проглядывала отцовские расчетные книги, и оказалось, что королева задолжала нам тысячи, тысячи фунтов. Я написала письма ее величеству и лорду Берли и приложила расчет итоговых сумм, но, увы, ответа так и не получила.
Сабби попробовала найти этому какое-нибудь разумное объяснение:
— Наверно, сейчас там только и думают, что Англия на грани войны… со дня на день ждут нападения испанской армады и готовятся дать испанцам отпор. Вот на это все и брошено — а прочие дела считаются второстепенными.
— Королева назначила нового министра — мистера Уильяма Дэвисона, но отец отказался передать ему свои досье и прочие документы.
Он напрямик заявил, что, пока он жив, этот Дэвисон не дотронется до его бумаг!
— Твой отец умирает? — сочувственно спросила Сабби.
Франсес печально кивнула.
— Он взял с меня обещание, что на его похоронах будут присутствовать только самые близкие. Он не хочет таких публичных проводов, какие были устроены Филиппу… Но, по-моему, он завел разговор о семейных похоронах просто потому, что нам это обойдется дешевле.
— Но ведь за ним сохраняется право на погребение в соборе Святого Павла? — спросила Сабби.
Франсес снова кивнула.
— Да, но… Сабби, я так боюсь, что кредиторы затребуют его труп. Это в наши дни так часто случается, но я не могу и подумать о таком позоре!
— Ох, довольно уже разговоров
Это история о любви.
— Сабби, мне нельзя, я же в трауре, — с сожалением отказалась Франсес.
— Ничего подобного, очень даже можно.
Ты скинешь этот вдовий траур и наденешь что-нибудь из моих вещей… ну, и маску, конечно. Никто не догадается. Тебе нужно хоть немного отвлечься от своих бед, Франсес. Послушайся меня!
Франсес выбрала плотно облегающее платье переливчато-синего цвета, подчеркивающее ее поразительно тонкую талию. Маска из павлиньих перьев того же цвета, с нарядными бирюзовыми, пурпурными и черными кружками, надежно скрывала лицо. Сабби облачилась в нежно-розовое платье (такой оттенок назывался «цветок персика»), к которому замечательно подходили красновато-коричневые рукава с прорезями, а на шею надела цепочку с великолепной камеей из слоновой кости. Маска из слоновой кости и золота довершала наряд.
Пока длилось представление, они с замиранием сердца прислушивались к каждому слову юных влюбленных, которых преследовал злой рок. Обе были настолько поглощены тем, что происходило на сцене, что даже не заметили, как пристально наблюдал за ними Эссекс весь последний час. Когда упал занавес, обе плакали навзрыд. И тут Сабби услышала знакомый голос:
— А вы могли бы умереть ради любви, прекрасная Сабби?
— Надеюсь, милорд Эссекс, у меня достаточно здравого смысла, чтобы этого не случилось.
— Прекрасно. Но не представите ли вы меня этой ослепительной леди?
Франсес ахнула, и Сабби весьма твердо ответила:
— Невозможно, милорд. Она не должна быть узнана никем… такова необходимость.
— Причины такой скрытности вполне понятны: по-видимому, ее муж не должен догадаться, что она провела ночь в городе, — насмешливо заключил он.
— Милорд, я вдова, — чопорно отрезала Франсес.
— Вы, без сомнения, шутите, милочка, вы еще совсем ребенок.
— Она говорит правду, — вмешалась Сабби. — Она в трауре, Робин, и если узнают, что она была в театре, разразится скандал.
Он был заинтригован. И покорен незнакомкой. Он узнает, кто она такая, будьте уверены.
Учтиво поклонившись, он пропустил их к выходу.
— Благодарение небесам, что он меня не узнал, — выдохнула Франсес.
— А было бы совсем неплохо подружиться с Эссексом. Может быть, он — единственный человек на земле, который сумел бы выцарапать у королевы ваши деньги.
Франсес уныло покачала головой:
— Отец ни за что не позволит мне прибегать к таким методам.
С того дня не прошло и месяца, как умер сэр Фрэнсис Уолсингэм. Его тело доставили в Лондон под покровом ночи, на барке, принадлежавшей Сабби. Из пола собора Святого Павла было вынуто несколько каменных плит, и грозного министра опустили в могилу рядом с могилой его зятя, сэра Филиппа Сиднея.