Ястреб и голубка
Шрифт:
Получив записку от Сабби, он возликовал.
Как видно, она раздумала оставаться в Блэкмуре и вернулась в Темз-Вью.
Он поставил лошадь в конюшню и поспешил в дом.
Она всматривалась ему в лицо, не желая верить, что он выкрал бумаги.
— У меня было очень утомительное путешествие, Мэтью. Ты говорил, что приедешь ко мне в Блэкмур, но, как видно, у тебя нашлись более неотложные дела.
— Сердечко мое, прости. Я ничего не хочу больше, чем провести вместе с тобой всю жизнь, — чистосердечно признался он.
Черная тень пересекла порог салона, и Мэтью чуть не выпрыгнул из
— Я скажу это раз и навсегда. Эта женщина — моя. Сегодня, завтра и во веки веков. Не пытайся забрать то, что мое по праву!
Мэтью вскочил на ноги, пылая злобой:
— Ты забрал все, что было моим по праву… наследство… титул… ты всего лишь бастард О'Нила!
Шейн невозмутимо возразил:
— Я все делал, что от меня зависело, лишь бы оградить тебя от этих печальных познаний.
Мы с тобой, Мэтью, братья как по матери, так и по отцу. Мы оба — отпрыски чресел О'Нила.
Ужас исказил черты Мэтью. Потом, когда вся правда открылась ему, он выхватил бумаги из-под камзола и кинул их на стол перед Шейном.
— Они прожгли дыру у меня в груди. Во имя Христа, уничтожь их, пока из-за них не случилось непоправимое.
— Слишком поздно, — мрачно ответил Шейн.
— Я прошу у тебя прощения… Я не знал! — взмолился Мэтт.
— Человек, которого пытают в Тауэре, — Барон.
Сабби в тревоге воскликнула:
— О мой Бог! Шейн, скажи, скажи, что это не так!
Мэтью побледнел как полотно.
— Это моя вина! Я ходил к Роберту Сесилу и предложил, чтобы он перевел О'Хару и О'Доннела из Дублина в лондонский Тауэр!
Я сказал ему, что таким образом он сможет захватить лазутчика О'Нила… я думал, что этот лазутчик — ты!
Губы у Сабби побелели, она покачнулась и упала бы, если бы не Шейн. Он мгновенно подхватил ее сильной рукой и опустил на стоявшую поблизости кушетку. Затем налил вина в бокал и поднес к ее губам.
— Это я во всем виновата, — еле слышно прошептала она. — Надо было сжечь бумаги, а я оставила их ради своей корысти… а, теперь я встала между двумя братьями… которые любили друг друга…
Слезы покатились по ее щекам, ее била дрожь.
Братья взглянули на нее и сказали в один голос:
— А мы и сейчас любим друг друга.
Потом Мэтью добавил:
— Виноват во всем я. Я пойду к Сесилу и скажу, что они ошиблись и схватили не того, за кем охотились. Скажу им, что Черный Призрак — это я!
— Глупый мальчишка, ты не сделаешь ничего такого, что навело бы их на мысль о связи узника с нашей семьей! Благодарение Господу, что при королевском дворе не принято интересоваться слугами! Барона никто не опознал.
Мы придумаем, как спасти его, не беспокойся.
— Шейн, речь идет о лондонском Тауэре! — напомнил Мэтт.
— А я и не говорю, что это будет детская игра, — возразил Шейн.
— Ради Христа, если у тебя есть план, скажи какой?
Хок с иронией взглянул на собеседников.
— Вы оба меня предали, а теперь еще рассчитываете, что я стану доверять вам свои планы! — Он поднял уолсингэмовские папки и заговорил о другом. — Мне нужно явиться ко двору. Я слышал, что сердце королевы разбито… из-за Эссекса. Мы оставим
Он отвесил Сабби церемонный поклон и подтолкнул Мэтью к выходу.
Шейну не пришлось объяснять брату, чтобы тот держался подальше от Темз-Вью, пока его не пригласят.
Шейн так и не вернулся до вечера, хотя Сабби слишком хорошо знала его, чтобы заподозрить, будто он попусту расточает бесценное время, целуя ноги Елизаветы. Каждая минута, проведенная им в обществе королевы, была необходимой минутой — необходимой, чтобы помочь ему выручить из беды Барона. Слишком хорошо она помнила, что рассказывал ей Шейн о Бароне в горячечном бреду. Она гнала из памяти невообразимые слова приговора, который был бы приведен в исполнение, если бы палачи дознались, кто он на самом деле — приговоренный к смерти Фицджеральд, граф Десмонд. Какое это варварство — пытать людей. И не укладывалось в голове, что это происходит в просвещенные времена — в 1587 году от Рождества Христова!
Сабби чувствовала себя совершенно обессиленной. Нельзя было соглашаться на такую бешеную скачку из Блэкмура: ведь этим она подвергла серьезной опасности своего младенца. Она унесла наверх, в спальню, поднос с ужином и забралась в просторную мягкую постель, чтобы поесть. Со всех сторон ее обступили воспоминания, связанные с этой постелью.
Она вспомнила тот первый раз, когда они тут ужинали вместе; потом — ужасную ссору и злобное насилие; но с тех пор им дано было разделить здесь часы такого счастья, такой близости и восторга…
Она допила вино и погасила свечи. Ей необходимо было поспать… может быть, хороший отдых позволит ей приободриться. Но сон не приходил. Она обдумывала, как это могло случиться, что Мэтью пошел на предательство, и ей было ясно, что не последнюю роль тут сыграло его влечение к ней. Но почему Шейн простил его? Она терялась в догадках. Впрочем, отгадка пришла быстро. Это произошло по той причине, что Шейн по-настоящему хороший человек… замечательный человек, и… о Господи, как она рада, что именно он — ее муж и отец будущего ребенка… Да, она упорно требовала развода, но на самом-то деле разве это было ей нужно? Ей бы хотелось, чтобы он ухаживал за ней, чтобы он по всем правилам просил ее руки. Ей хотелось бы стоять рядом с ним перед алтарем, обмениваясь брачными обетами. Но сделанного не воротишь, и она не поменялась бы мужьями ни с одной женщиной в мире. Она вздрогнула, подумав, как легко могло случиться, что сейчас Шейн был бы узником в Тауэре и ему грозила бы пытка…
«Нет, — стонала ее душа, — нельзя думать о Бароне, это верный путь к безумию».
Перед ее мысленным взором проходили картины — как они с Бароном стояли по обе стороны этой кровати и выхаживали Шейна, когда он лежал при смерти. Смерть… вот куда заведет Шейна его безрассудная отвага, если она, Сабби, не заставит его держаться подальше от О'Нила.
Часы пробили три. Она погладила себя по животу, где сейчас в такой безопасности находился ее ребенок. Она твердо решила: у этого ребенка должны быть и мать и отец, и они должны служить для него надежной защитой от грубого, жестокого мира. Внезапно открылась дверь, и Сабби приподнялась на подушках: темная фигура Шейна приблизилась к ней.