Ястреб и голубка
Шрифт:
— Робин?!. — прошептала ошеломленная королева.
— Ты же знаешь, какой он сумасбродный, переменчивый дьяволенок! Я и мысли не допускаю, что его сердце останется на привязи хотя бы в течение пяти минут… теперь, когда он еще и обвенчался с ней.
— Обвенчался… Робин?! — переспросила она, чувствуя, как холодный страх пронизывает все поры ее тела.
— Пусть же никто не посмеет сказать, что такая ничтожная пигалица, как Франсес Уолсингэм, может заставить ревновать нашу Глориану! — так он решил ее подбодрить.
У Елизаветы перехватило дыхание. Ее собственный, бесценный Эссекс женился на Франсес
Выкупавшийся в ванне, осыпанный драгоценностями и одетый в самый роскошный из своих костюмов, Хокхерст расхаживал по личному аудиенц-залу королевы в ожидании неизбежного приговора. Тесный зал производил на Шейна впечатление клетки, в которой заключена самая суть его души. Любой, кто вошел бы сейчас в эту палату, ощутил бы, какие токи безрассудства и отваги исходят от этого блестящего придворного. Когда, вернувшись в Темз-Вью, он обнаружил, что Сабби собрала свои пожитки и отбыла в неизвестном направлении, он напился до бесчувствия. Теперь он пребывал в состоянии необузданной хмельной бесшабашности, и каждая минута трехчасового ожидания королевы лишь сгущала черноту окружающего мира. На мраморной каминной доске тикали часы. Со злобным удовлетворением, точными рассчитанными движениями Шейн открыл стеклянную дверцу и выдернул из часов короткую стрелку.
Один из любимых трюков Елизаветы, изобретенных, чтобы приструнить мужчину, заключался именно в этом: она вызывала провинившегося к себе и часами держала его в томительном ожидании. Хокхерст был не в том настроении, чтобы играть в такие игры; сейчас он размышлял, как поступить: то ли потребовать сюда ее домашнего секретаря, то ли пройти через приемную, затем вверх по короткой лестнице и прямиком в ее собственную комнату.
Он не сделал ни того ни другого. Он пробормотал: «Язва ей в задницу!» — и, повернувшись на каблуках, вышел из дворца. В конце концов, семь бед — один ответ!
Многозначительная тишина, которая встретила его в Темз-Вью, только подлила масла в огонь.
— Где, дьявол его побери, пропадает Мэйсон? — рявкнул он, когда на его звонок явилась горничная.
Грозный тон хозяина вогнал ее в трепет; от страха глаза у нее стали как блюдца, а голос так и вовсе ей изменил.
— Что ты дергаешься, словно попрыгунчик из коробки? Пошла вон!
Бедняжка накинула себе на голову фартук и, рыдая, убежала на кухню. Через пару минут перед ним уже стояла внушительная фигура кухарки.
— Если позволите сказать, ваша милость, у меня и так рук не хватает, потому как Мэйсон уехал, и Мег тоже, а тут вы еще служанок до смерти пугаете!
На кухне она властвовала как императрица, и за долгие годы ее положение укрепилось настолько, что она могла позволить себе говорить господам все, что сочтет нужным.
— А куда же понесло Мэйсона? — зарычал он.
— Я покуда не глухая, милорд, незачем так кричать. Они уехали вместе с госпожой Сабби, и, ей-богу, не приходится осуждать ее за то, что она отсюда
— А вы бы поменьше подслушивали у дверей и побольше уделяли внимание кухне, тогда этот дом не так сильно смахивал бы на бедлам!
— Я не стану подлаживаться под ваше настроение, милорд, только из-за того, что госпожа снялась с места и оставила вас. В Писании сказано: что посеешь, то и пожнешь, так что я уж оставлю вас наедине с вашей совестью!
— Разрази меня гром, любезнейшая, вы сейчас, чего доброго, пригрозите мне, что пожалуетесь Барону, если я буду распускать язык!
— Именно так я и поступлю, милорд, — сказала она твердо.
Шейн откинул голову назад и разразился хохотом:
— Сдаюсь, миссис Гритс. Ваша взяла.
Шейн рассказал Барону об ужасной ночи, которую он провел сначала во Флите, а потом в могиле у церкви Святой Бригитты. Оба невесело посмеялись над событиями этой ночи, но затем долго беседовали о том, чем были заняты их головы и что тяготило душу. Правда заключалась в том, что — ив этом они были едины — их сердца уже не были столь беззаветно отданы Ирландии и ее вечному стремлению к свободе. Они начинали уставать от бессмысленности своих усилий. Они рисковали жизнью и честью ради невежественных и неблагодарных бунтарей, но больше всего их удручало сознание, что никогда не наступит в Ирландии мир — не наступит, пока останутся там хотя бы два клана, готовые устраивать друг другу резню и убивать людей, мирно спящих у себя в постелях.
Шейну хотелось вести более спокойную жизнь — и эту жизнь он стремился разделить с Сабби. Внезапно он обнаружил, что бесцельно слоняется по комнатам, совершенно выбитый из колеи отсутствием возлюбленной. Он так отчаянно в ней нуждался, что чувствовал себя без нее почти увечным, калекой — потому что она стала его частью. И дом, и все в доме напоминало ему о ней. Ее душа словно обитала во всех комнатах; он ощущал тепло ее существования, и наконец ему стало мерещиться, что он готов сойти с ума от одиночества. Дни, проведенные без нее, казались ему вечностью.
В любом случае, ясно было одно: он должен вернуть ее и привязать к себе таким образом, чтобы она никогда больше не смогла его оставить. Никогда. Надо будет поручить Джекобу Голдмену выправить все бумаги, которые позволят ему развестись с Сарой Бишоп.
Даже в кабинете Голдмена Шейн беспокойно расхаживал из угла в угол, не скрывая нетерпеливого раздражения.
— Вы уверены, милорд, что хотите именно развода? Прошу простить мне эти вопросы, но менее чем год назад вы непременно желали жениться на Саре Бишоп.
— Да, да, вполне уверен. Год назад мне было необходимо заполучить ее ирландские земли, но теперь я собираюсь сворачивать свои дела в Ирландии.
— Понимаю. Вы не думали о таком варианте, как признание брака недействительным?
Если брак по существу не имел места, то, может быть, официальный развод и не потребуется.
— Нет. Если бы я добивался признания брака недействительным, то дело относилось бы к ведению церкви и, следовательно, целиком зависело бы от капризов церковников, а им только того и надо — тянуть такие дела годами! Я хочу, чтобы решение было оформлено быстро, законно и подлежало обязательному исполнению.